– Ты должна верить, – сказал он, – что мы забрались так далеко не напрасно. – Когда эти слова уже сорвались с губ, он понял, что произнес их больше для себя, чем для дочери.
Энца поднялась со скамьи и вслед за отцом двинулась обратно по проходу. Марко открыл перед ней дверь.
– Энца? Энца Раванелли?
Энца услышала, как голос со знакомым акцентом громко произносит ее имя. Она оглянулась и увидела Чиро Ладзари – в первый раз после того, как много месяцев назад высадила его у входа в монастырь. Сердце ее заколотилось. На миг она усомнилась, что это происходит на самом деле.
– Это действительно ты! – Чиро отступил, глядя на нее во все глаза. – Не могу поверить. Что ты здесь делаешь? Ты приехала в гости? Работать? У тебя здесь есть кто-нибудь?
Он сыпал вопросами, а Энца закрыла глаза, растворяясь в его мягком голосе.
– Кто это еще? – рявкнула Карла Дзанетти.
– Это мои друзья с родины. Синьор Раванелли и его старшая дочь Энца.
Карла мгновенно произвела оценку обоих Раванелли. Она увидела, что Энца – вовсе не очередная девушка с Малберри-стрит, только и думающая, как заманить в ловушку будущего мужа, завести ребенка и заполучить квартиру. Эта итальяночка из той же провинции, что и Чиро. И прибыла с отцом, а следовательно, из достаточно приличной семьи.
Чиро объяснил Карле, как он познакомился с семьей Раванелли, и хозяйка смягчилась, услышав их историю. Продолжайте говорить, думала Энца. Она упивалась их беседой – совсем как холодной водой, когда очнулась в палате.
– Почему ты в госпитале? – спросил Чиро.
– А почему ты в часовне? – парировала Энца.
Чиро рассмеялся:
– Меня заставили прийти поблагодарить Бога, что я не отрубил себе всю руку. – Чиро показал перевязанную ладонь.
– Моя дочь заболела на корабле, – объяснил Марко.
– Всего лишь морская болезнь, – сказала Энца.
– Она чуть не умерла, – поправил Марко. – Всю дорогу пролежала в лазарете. Я думал, что потеряю ее.
– Со мной все хорошо, – сказала Энца, глядя на Чиро. – Папа, сейчас уже все хорошо.
Карла и Ремо вышли с Марко из часовни, оставив Энцу и Чиро одних. Она взяла его ладонь и поправила повязку.
– Что с тобой случилось? Ты стал мясником?
– Учеником башмачника.
– Отличное ремесло. Дети сапожника никогда не будут ходить босыми. Знаешь эту нашу поговорку? – Она улыбнулась.
Чиро был именно таким, каким она его запомнила, даже лучше – точно выше и, возможно, сильнее, а глаза блестели еще ярче, вызывая в памяти кручи над Скильпарио, где ветви темно-зеленого можжевельника встречаются с небесной синевой. Но вот держался он теперь иначе, более раскованно, и выправка у него какая-то стала особая. Позже, вспоминая, Энца определит ее как американскую. Он даже одет был в униформу рабочего класса: брюки из прочной шерсти с тонким кожаным ремнем, отглаженную рубашку из шамбре поверх майки, на ногах крепкие ботинки из коричневой кожи с сыромятными шнурками.
– Мне надо было написать тебе, – сказал он.
Энца выделила в этой фразе «надо было», что, как она надеялась, означало, что он хотел написать ей, а не чувствовал себя обязанным это сделать.
Она ответила:
– Я приезжала в монастырь повидать тебя. Монахиня сказала, что ты уехал, но не сообщила куда.
– У меня были проблемы, – объяснил он. – Я собирался в спешке. Не было времени попрощаться ни с кем, кроме сестер.
– Ну, в любом случае я на твоей стороне, – застенчиво улыбнулась Энца.