Ремо наблюдал, как расцветает ремесленный талант Чиро, вооруженный техникой, которую сам Ремо перенял у старого мастера в Риме. Чиро с жадностью впитывал все, что Ремо знал, а на этих знаниях основывались уже его собственные озарения и идеи. Современные машины развивались, появлялись новые технологии, которые двигали вперед обувное дело, бросали вызов мастеру. Чиро нравилось быть частью этого процесса.
Но у их дела имелись две стороны: ремесло, за которое отвечал Ремо, и бизнес, который крепко держала в своих руках Карла. Синьора Дзанетти куда менее мужа была склонна делиться с Чиро тонкостями ведения дела. Вот интересно, думал Чиро, это ее врожденное чувство конкуренции или природная скрытность? В любом случае Карла явно утаивала от Чиро важное. Тем не менее, наблюдая за ней, Чиро поднабрался ее приемов в торговле, освоил бухгалтерские азы, даже понял, как вести дела с банком. Эта итальянка знала, как делать американские деньги. И едва только Чиро почувствовал уверенность в своих силах, как страстно захотел отнести в банк собственную зеленую сумку.
Думая о деньгах, он отвлекся. Металлический резец рассек руку.
Чиро вскрикнул, глядя на рану, откуда хлестала кровь. Карла кинулась за чистой тканью.
– Что случилось?! – всполошился Ремо, вскакивая.
Чиро обернул ладонь чистым полотенцем, пытаясь остановить кровь.
– Дай мне взглянуть! – потребовала Карла. Она взяла руку Чиро, развернула плотно замотанную ткань. Из глубокой раны по-прежнему сочилась кровь, сверху болтался лоскут голубоватой кожи. – Так, едем в госпиталь!
– Синьора, я должен закончить эти ботинки! – сказал Чиро, но его голос дрогнул от боли.
– Ботинки подождут! Я не хочу, чтобы ты потерял руку из-за гангрены! Быстро! Ремо! Лови извозчика!
Впервые с тех пор, как она покинула Гавр, комната не вращалась. Энце больше не казалось, что тело падает в бесконечную пропасть. В голове по-прежнему пульсировала боль, перед глазами все было как в тумане, но мучительное ощущение постоянного движения исчезло. Она не помнила, как ее везли с корабля в больницу Святого Винсента. Не помнила поездку по американской земле в карете «скорой помощи». Не видела ни цветущих деревьев, ни ящиков с желтыми ноготками на окнах.
Энца попыталась сесть, но острая боль буквально пронзила голову.
– Папа? – вскрикнула она.
Тоненькая юная монахиня в темно-синем одеянии уложила Энцу назад на подушки.
– Вашего отца здесь нет, – сказала она по-английски.
Энца заплакала, она не поняла ни слова.
– Подождите. Давайте я позову сестру Джозефину. Она говорит по-итальянски. Не шевелитесь! – Монахиня схватила карту Энцы и поспешила к выходу.
Энца осторожно повернула голову.
Ее дорожное платье было аккуратно сложено на стуле. Она оглядела свою белую больничную рубашку. В руку была воткнута игла, закрепленная с помощью бинта, от иглы к стеклянному сосуду, наполненному жидкостью, вела трубка. В том месте, где игла входила в вену, слегка саднило. Энца облизнула пересохшие губы. Дотянулась до стакана с водой, стоявшего на маленьком столике, и осушила его одним долгим глотком. Жажда сделалась лишь нестерпимей.
Дверь распахнулась, и вошла вторая монахиня.
– Ciao, синьорина, – сказала сестра Джозефина и продолжила на итальянском: – Я из Авелино на Средиземном море.
У сестры Джозефины было круглое лицо, золотистая кожа и прямой, крупный нос. Она поставила себе стул рядом с кроватью, наполнила стакан и поднесла к губам Энцы.
– Я из Скильпарио, это в горах над Бергамо, – хрипло сказала девушка.
– Мне знакомы те края. Вы проделали долгий путь. Как вы попали сюда?
– Мы плыли на «Рошамбо» из Гавра, из Франции.