– Прошу всех к столу, – произнесла Энца.
Энца и Лаура быстро посыпали ньокки тертым пармезаном и охристыми кружевными нитями шафрана.
– Я буду прислуживать за столом, а ты собирай тарелки, – распорядилась Энца.
– С радостью. Только прибереги что-нибудь для нас, – прошептала Лаура. – Запах божественный!
Когда Энрико Карузо пригласил ее приготовить «тарелочку ньокки», Энца немедленно отправилась к Серафине. Сначала та была против. Но когда Карузо сам обмолвился об этом мисс Рамунни, она поняла, что придется позволить Энце заняться стряпней. В Метрополитен-опера Карузо никогда ни в чем не отказывали, ни в больших просьбах, ни в малых. Серафина только указала Энце, чтобы та не забывала о своем месте: ей следовало прислуживать маэстро и его друзьям, но не присоединяться к ним за столом и даже не допускать таких помыслов со стороны Карузо.
Энца резко остановилась, увидев Вито Блазека, сидевшего по правую руку от Карузо, напротив Джеральдины. Антонио уселся во главе стола, лицом к хозяину. Вито поднял взгляд и подмигнул Энце. Она вспыхнула.
– Delizioso, Энца! – воскликнул Карузо, когда Энца принялась составлять тарелки из-под салата на поднос.
Быстро накрыв на стол, Энца вернулась на кухню.
– Ты видела? – Она сгрузила тарелки в раковину.
Лаура выглянула в дверь:
– Вито Блазек. Реклама. Он везде. Полагаю, это не случайно.
– Наверняка решит, что я прислуга, – разочарованно проговорила Энца.
– Ты и есть прислуга. Как и я, если уж на то пошло.
– Он встречается с Джеральдиной? – спросила Энца.
– Сомневаюсь. Синьор Скотти сказал, что у нее любовник в Италии, разве не помнишь?
– Я старалась не обращать внимания.
Лаура налила Энце бокал вина, и они прислушались к разговору за дверью. Антонио говорил об изменениях, произошедших в Англии с тех пор, как та вступила в войну, и о том, что публика нынче жаждет музыки больше, чем когда-либо. Карузо заметил, что война благотворно влияет на одни лишь искусства – в суровые времена они переживают расцвет. Джеральдина рассказала о своих концертах в Италии. Лаура хихикнула, осознав, что они только что приготовили ньокки для величайшей оперной звезды мира, а еще прошлой зимой бегали по улицам Хобокена в вареной шерсти и дешевых шляпках. Энца шикнула на нее, чтобы не мешала подслушивать.
Карузо, размахивая надетой на вилку клецкой, говорил:
– Мой хороший друг Отто Кан не может сидеть в зрительном зале, потому что он иудей. Зато он платит за все, что вы видите, включая зал, занавес, декорации, костюмы и певцов. Без него не было бы большой оперы.
– Почему же тогда он дает эти деньги, при таком отношении к своей религии? – спросил Вито.
– Любовь, – улыбнулся Карузо. – Он любит искусство так же, как я люблю жизнь.
– Ты хочешь сказать, что он любит искусство так же, как ты любишь женщин, – заметил Антонио.
– Женщины и есть жизнь, Антонио, – рассмеялся Карузо.
– Мистер Кан говорит, что пианино в каждой квартире предотвратит преступления скорее, чем полисмен на каждом углу, – сказал Вито.
– И он именно тот, кто купит эти пианино, поверьте. Мне бы хотелось быть миссис Кан, но он уже женат. На красавице по имени Адди. Как обычно, опоздала на одну арию и один день. – Джеральдина отсалютовала себе бокалом.
– Бедная Джерри, – сказал Энрико без тени сочувствия.
Энца и Лаура собрались съесть на двоих тарелочку ньокки. Они уселись за кухонный стол. Девушки ели медленно, наслаждаясь каждым кусочком.
– Ну здравствуй.