Дверь номера распахнулась, впуская лучшие голоса Метрополитен-опера.
Стены апартаментов были обиты белым дамасским шелком с рисунком из черного бархата – цветовая гамма нотной бумаги. Плавные изгибы и певучие линии мебели напоминали о музыкальных инструментах. Две удивительно мягкие белые английские кушетки стояли одна напротив другой, их разделял пуфик, отделанный перламутровыми пуговицами. Единственным ярким пятном в комнате были кроваво-красные розы в окружении глянцевых зеленых листьев, стоявшие в серебряной вазе. Прятавшийся в алькове стол был накрыт к обеду – принадлежавший отелю прекрасный костяной фарфор и приборы из чистого серебра.
– Я на небесах! – донесся из прихожей голос Энрико Карузо. – Шафран! Чеснок! Burro!
– Они рановато! – всполошилась Лаура, помешивая соус. – Нам еще столько всего нужно сделать!
– Спокойствие, – отозвалась Энца.
– Да тут затевается нечто особенное, Эрри! – воскликнула Джеральдина; она стянула через голову джемпер и достала из кармана юбки сигареты.
– Мне необходим бокал вина, – заявил Антонио Скотти, снимая шляпу. Скотти был среднего роста, с чертами типичного уроженца Центральной Италии: нос выдавался как альпийский пик, губы красиво изгибались, а небольшие карие глаза наводили на мысль о птице.
– Я налью. – Карузо откупорил бутылку, наполнил бокалы, не забыв и свой, а потом отправился к девушкам на кухню.
Энца бросала комочки ньокки в кипящую воду.
– Наконец-то поем, как подобает крестьянину, – воскликнул Карузо.
Антонио тоже присоединился к ним.
– Где ты нашел кухарку?
– За швейной машинкой.
– Звучит угрожающе, – заметил Антонио.
– У женщин часто больше одного таланта, Антонио. Если тебе повезло, то талантов два. Они могут приготовить как ньокки, так и… фрикадельки.
– Следите за словами, мальчики. Тут леди, даже три. – Джерри отпила глоток вина. – Что вы готовите?
– Ньокки с шафраном, – ответила Энца.
Карузо запустил пальцы в миску с только что натертым пармезаном.
– Я путешествую с кругом своего собственного сыра.
– Уж лучше, чем с женой, – откликнулась Джеральдина.
– Весит он точно больше, – сказал Карузо. – Моя малышка Доро предпочитает Италию. Она перекрашивает виллу.
– Мы работаем, а твоя Доро развлекается, – пожал плечами Антонио.
– Тебе нужна жена, Антонио, – сказал Карузо.
– Ни за что. Я сам покрашу свою виллу.
– Женщины придают жизни форму и смысл, – заверил Карузо.
– Тебе лучше знать. Ты всегда то с одной, то с другой, – заметил Антонио.
Энца выкладывала дымящиеся клецки в миску, пока Лаура медленно помешивала соус. Затем Лаура передала ложку Энце, та добавила в сковороду чашку сливок и, обернув посудным полотенцем рукоятку половника, полила соусом исходящие паром ньокки.
– Итальянцы в конце концов всегда оказываются на кухне, – объявил Антонио. – Это наша судьба.
Зазвенел колокольчик.
– Я открою. Возможно, это моя истинная любовь. – Джеральдина проскользнула сквозь низенькие, как в салуне, дверки.
– Вряд ли, – сухо заметил Антонио. – Он в Италии, с женой.
Лаура, накладывавшая салат, опустила голову, как истинная ирландская судомойка, притворившись, что ей нет дела до сплетен.
– Прошу всех к столу, – произнесла Энца.
Энца и Лаура быстро посыпали ньокки тертым пармезаном и охристыми кружевными нитями шафрана.