– Так же они кота моего убили! Утопили и выкинули! Я записал желание, и оно сбылось!
Парень растерянно взглянул на хозяина. Затем снисходительно покривил рот.
– Пропусти следующую. Укачивает, – сказал он. Олтаржевский покраснел.
Парень снова затянулся сигаретой и покосился на приунывшего хозяина.
– Дались тебе эти люмпены! У меня отчим наподобие тебя – книгочей. Выпьет и заводит про Алёшу Горшка – имя дурацкое! – про русскую душу. Чего удивляешься? Я его нудянку с детства помню. Я тебе так скажу! Ничего-то вы, интеллигенция, о народе не знаете! Пишете о нём так, как если б сами лапти надели. Херня это все, русская душа и все такое! Я на участке всяких повидал, хороших и плохих. У меня дед по матери – калмык, бабка – чувашка. А другой дед с бабкой – русские. Думаю я тоже по-русски. Ну и какая у меня душа: русская, калмыцкая, чувашская? Да и ты, судя по фамилии, не ариец. Так что, на каком языке думаешь, тот ты и есть!
– Витя! Что мы там делали?
– Ты – не знаю! А я за их трубу подыхал – бабки нужны были. Только не заводи про Родину и за что ментов не любят. Пусть об этом п…ят те, кто там не был!
– Вот ты – власть…
– Да какая я власть? – покривился гость. – Жмуров фиксирую…
– И все же! Ты решаешь больше, чем простой человек!
– Допустим.
– Что бы ты сделал, если б знал, что тебе можно все и за это тебе ничего не будет?
Парень ответил с пьяной ухмылкой.
– То же, что и ты, – убил бы!
Олтаржевский хмыкнул. Подлил. Выпили. Мент скривился. Его передернуло.
– Что за конина? Пьется легко, а вставляет, как сивуха! На болтовню пробивает! – Он повертел и понюхал бутылку. – С коксом, что ли?
Олтаржевский промолчал.
– Люди не меняются: злые никогда не станут добрыми! – убежденно сказал гость. – Что хочешь мне говори! Замечал, как взрослеют подростки? В них злость, как ген выживания, дремлет. Одни перерастают злобу. Другие звереют. Кто обдуманно убил – не раскается! Будет жалеть, что попался. Присмиреет. Но не раскается! Вот ты! Спасал бы их там? – Он кивнул на дверь. – Обирающих мать, мучающих жен, детей, соседей! Спасал? Без брехни!
– Что спрашиваешь? Сам знаешь!
– Правильно! Потому что не меняются люди с завета! В нас столько злобы – дай волю, в крови всех утопим.
Он снова зажёг сигарету, нервно сломав две спички, и глубоко затянулся.
– Что у тебя стряслось? – осторожно спросил Олтаржевский.
– Да так, – не удивился парень. – С женой развожусь. С чего бы я ночевал в кабинете? В Чечню из-за неё поехал! Хотел по-честному наскрести на хату! Ты-то чего без бабы?
– То же, что и ты.
Помолчали. Парень вдруг оживился.
– Я с ней в Венгрии был. Хорошо живут. Дома у всех каменные. Хотя не всё у них ладно. Но справляются. В Польше всё вылизано. В Белоруссии – тоже. А к нам вернулись – сорняки, валежник, развалюхи по землю! Ближе к Москве – богаче. Но в целом через жопу… – он отмахнулся. – Я после той поездки по-другому на всё посмотрел. Нам-то кто мешает? Сами в говне живём, а других учим! Мол, войну-у выиграли! В ко-о-осмос слетали! – пропел он. – Когда это было? Хватит о старом! За дело пора! Вот что бесит!
– А ты бы что сделал?
– Я? Не мешал бы людям! Оставил в покое! Только присматривал, чтоб всё по правде. А не так: что одним можно, то другим нельзя! Магазин бы открыл – рыболов-спортсмен. Охоту и рыбалку люблю. А то сам знаешь, у нас что открой, все – кормушка для гнид!
Помолчал.
– Едем с ней как-то по России. К матери. Осень. За окном – грязь. Тут посреди кривых изб и серых заборов церковь. Беленькая, как кусок рафинада посреди навоза. Веками стоит! И стоять будет! Когда сгниют одни заборы и избы, и другие на их месте гнить будут! Глянул на ту церковь: хорошо на сердце, а кошки на душе скребут. Почему? Не пойму! – Парень подумал. – Если бы художником был, я бы посреди черного поля с избами и крестами ту беленькую церковь с золотым куполочком вывел. Вот тебе и вся русская душа! Как оттуда вернулись, часто об этом думаю!
– Что-то ты на мента не очень похож! – сказал хозяин.
– А кто из нас похож? – вздохнул парень. – Гнуться надоело! Мне б такую книгу, как у тебя! – Он поискал глазами. Затем посмотрел на часы и протянул: – О-о-ох ты! Времени-то! – Поднялся и надел фуражку.
– Хочешь, я напишу, чтобы у тебя наладилось?
– Кому? Ему? – участковый насмешливо показал глазами наверх. – Поспи! С недосыпа, как с похмелья, всякая херь в башку лезет!
Олтаржевский с пьяным упорством схватил карандаш и написал: «Пусть у него наладится». Парень заглянул через его руку, дружески хлопнул хозяина по плечу и ушел.
Олтаржевский посмотрел вслед на приоткрытую дверь. Переполз на диван и забылся, тем тягостным сном, когда в мыслях хаос, а в душе муть. Ему приснился сосед покойник, бледный, но без крови – иначе, по русским суевериям, быть беде. Олтаржевский испуганно сел на диване и уставился на грязные чашки на столе. Он взъерошил волосы, соображая, приснилось или правда – было! Поморщился: ломило в затылке, и тут же вздрогнул – зазвонил домашний телефон.
– У тебя легкая рука, – услышал он знакомый голос. – Сама ждала у кабинета. Говорит…
Вячеслав Андреевич вспомнил об участковом и его жене.
– Слушай, звонят по мобиле…
– Понял. Ну, тогда привет Ему!
– Кому?
– Тому, с кем ты договорился! – пошутил участковый и бодро заговорил с кем-то.
– Вячеслав Андреевич? – спросил вежливый мужской баритон по мобильнику. – Я Бешев, помощник Гуськова. Арон Самуилович велел позвонить вам. Его задержали и увезли в Бутырку. Он сказал, вы знаете, что делать.
– Я? – растерялся Олтаржевский. – Это какая-то ошибка…
Помощник обещал скинуть смс с номером его телефона (на определителе номер не высвечивался), и связь прервалась.
Олтаржевский вспомнил про соседа. «Умер, что ли? Или приснилось?»
Он держал обе трубки и не мог понять, что происходит.
4
Детство Олтаржевского ничем не отличалось от детства городских мальчиков из интеллигентной семьи: ясли, детсад, школа. Мама преподавала английский в институте, отец – газетчик. В их двушку в Сокольниках на праздники набивались ученые, инженеры, журналисты. В накуренной кухне галдели обо всём: «Хем», Аксенов, Солженицын, Ростропович, Шагал. Долгое время Слава думал – это друзья родителей, которые заходили к ним, пока он пропадал на даче у деда с бабой в Купавне.
О родственниках отца дома не говорили. Из обмолвок родителей Слава знал, что его двоюродный прадед – «шишка». Как-то отец показал старые фото железнодорожных станций и московских доходных домов – их до революции проектировали прадеды Георгий и Вячеслав. Снимки оставил их младший брат Пётр – прадед Славы.
Мальчик всегда чувствовал к себе особое отношение старых учителей школы.
На экскурсии с классом по ВДНХ учитель истории, маленький старичок с забавной тростью, уважительно отметил удачную планировку выставки прадедом Славы и роскошный южный вход, работы его двоюродного деда. У павильона Космос учитель рассказал про площадь Механизации, проекта пращура, и гигантский памятник Сталину, некогда стоявший здесь, – в него, по преданию, замуровали гипсовый слепок вождя.
Уезжая на соревнования или к морю с Киевского вокзала работы прадеда или рассматривая шпиль гостиницы «Украина» за домами (высотку тоже проектировал прадед), Слава испытывал неловкость перед родственником за своё ничтожество.
До пятнадцати он занимался дзюдо. Пропадал на соревнованиях и на сборах. Раз ездил с командой в Польшу. Тогда-то Олтаржевский и догадался о семейной тайне. Отец куда-то ходил с его анкетами; невзрачный дядька в консульстве вкрадчиво его расспрашивал, а затем приглядывал за Славой в Варшаве. Позже отец рассказал, что двоюродный прадед Слава сидел в Воркуте по делу Бухарина; его начальника, наркома Чернова расстреляли, дочь наркома – тоже: на суде она объявила, что под пытками оклеветала отца. Тогда же Слава узнал еще о двух братьях прадеда – они пропали во время Первой мировой.
Впрочем, в период инициации семейные предания его занимали мало. После болезни Боткина он оставил спорт, узнав, что даже сверхусилия заканчиваются ничем.