Кивнув, закрываю за собой дверь, включаю и регулирую воду. Где-то в комнате раздается требовательный звонок телефона, потом преувеличенно-радостный голос Ники: «Да, привет, Вова! Ну, ты как? Когда тебя ждать?» Включаю воду сильней, чтобы не слышать ее обязательного «Я так по тебе соскучилась!» или еще что похлеще. Тугие струи воды сначала отодвигают журчащий монолог Вероники на второй план, а потом и вовсе его заглушают.
«Тебе, Ром, другая нужна. Такая, чтобы от вас двоих искры летели…»
Спасибо, Вероника, уже летали. Да еще как летали…
« – Подождите, Роман Владимирович! – после показательной взбучки, которую я устроил ей в аудитории, Рыжая, запыхавшись, догоняет меня у дверей деканата. – Подождите, я поговорить с вами хочу, – взбежав на этаж, она останавливается и поправляет на плече съехавший ремень сумки.
– Да? – нехотя оборачиваюсь, провожая глазами пару студентов и преподавателей, которые проходят мимо.
– Вам не кажется, что моей «неуд» был незаслуженным? – Рыжая премило склоняет голову набок, но из глаз у нее брызжут искры. Тон дерзкий, взгляд острый – в общем, колючая студентка двадцати лет.
– Незаслуженным? Я задал вам пять вопросов. Вы ответили только на два. «Два» вы и получили, – отвечаю я, между делом рассматривая лучик солнца, который скользит у нее по щеке. В тот момент, когда он перебирается на линию ее переносицы, и Рыжая еще не успевает ни сморщить нос, ни отвернуться, я ловлю себя на том, что у этой странной и колкой девчонки самые необычные серо-зеленые глаза, которые я когда-либо видел. Яркие, как трава на мокром асфальте, и абсолютно чистые. Внезапно возникает странное ощущение невесомости, будто меня кто поставил на паузу. В голову приходит то, что меня самого удивляет. Если разобраться, я же ничего не знаю о ней. Я её совершенно не знаю, но, пожалуй, хотел бы ее узнать.
«Господи, мне двадцать шесть лет. Чем я занимаюсь?»
– Хотите пересдать? – отворачиваюсь и направляюсь к окну. В глаза тут же впивается солнце. «Дурацкий сентябрь какой-то выдался, слишком жаркий и теплый до одури…» Поморщившись, встаю спиной к свету, ставлю рюкзак на подоконник и, порывшись в нем, достаю расписание. – Когда?
– Что «когда»? – не понимает Рыжая.
– Ну, когда вы хотите «неуд» свой пересдать?
– Да, я хочу его пересдать. И я буду пересдавать. И я пересдам его, но не вам, – чеканит Рыжая, да так громко, что на нас уже оборачиваются. При этом – то ли мне это кажется, то ли это действительно так – её ответ звучит, как «я дам, но не вам». Медленно поднимаю глаза.
– Я все пересдам Павлу Петровичу! – прячась от солнца, Рыжая смотрит куда-то в область моего подбородка.
– Боюсь вас расстроить, но ваш бывший преподаватель скоропостижно ушел на пенсию, – стараясь не вестись на ее дерзкий тон, ровным голосом объясняю я.
– Что? Когда это? – Защищаясь рукой от солнца, Рыжая недоверчиво выкатывает на меня глаза.
– Первого августа.
– Но… но вы же на занятиях нам этого не говорили!
– А что, я был должен перед вами отчитываться? – оставив в покое рюкзак, сую руки в карманы джинсов. – К тому же вам не кажется, что с этим вопросом вам лучше в деканат? – киваю на соседнюю дверь. Рыжая, с секунду потаращившись на меня, впивается зубами в нижнюю губу, делая ее пунцово-яркой и сексуально-припухлой.
– И поинтересуюсь! – заметив мой взгляд, она моментально перестаёт грызть губы. – А еще я обязательно спрошу, почему это у нас на третьем курсе ключевой предмет ведет не учитель со стажем, а какой-то аспирант… недоучка!
«Ого! Ответный удар? А не слишком ли ты, милая, бойкая?»
– А кто вам сказал, что я аспирант? Ваш друг сердца Леша? Кстати, Панков как, не в обиде за свой «уд»? – от души раскатываю ее бронебойным.
– Нет, не в обиде, ему наплевать. Да, а с чего вы взяли… – спохватывается она, – что мы с Лешкой ЛЮБОВНИКИ? – выдохнув это «страшное» слово, Рыжая начинает жутко краснеть, а я приваливаюсь плечом к стенке.
«Так, ну тут либо я ее, либо она – меня», – проносится в голове, пока я рассматриваю ее лицо, не столько смущенное, сколько озлобленное.
– А это видно. Невооруженным взглядом, – подаю реплику я, и Рыжая подбирается. – Так на какое число вам, в бывшем девичестве Рыжакова, потенциальная Панкова, пересдачу назначить?
И Рыжакова идет красными пятнами.
– Придурок! Да пошел ты знаешь куда, Воробей? – прошипев мне это в лицо, она разворачивается, несется к лестнице и уже там, барабаня подошвами туфель по бетону, стремительно скатывается вниз по ступеням.
«Соплячка двадцатилетняя, – зло думаю я, – а ты что думала, что я тебе всё с рук спущу?»
Тогда я еще не знал, что Диане всего девятнадцать лет и что она девственница…
«А вообще кое в чем Вероника права, – думаю я, закрывая глаза и ощущая, как струи воды барабанят мне по лицу, – и права она в том, например, что свою „необычную“ я все-таки запомнил…»
Спустя десять минут мы с Вероникой сидим на кухне, обсуждая погоду, работу, коллег – в общем, делаем то, что обычно делают люди, когда показывают, что никто ни на кого не в обиде. И что у них по-прежнему все хорошо. И что у них есть завтра. В какой-то момент Вероника спохватывается и интересуется, как у Юльки дела? Собираюсь рассказать ей про утренник и попросить Веронику прогуляться со мной в детский сад, но… Но, откровенно говоря, я давно уже понял, что всё, что касается Юльки, Веронике не интересно, не нужно. Да и Юлька, если разобраться, не просила меня приводить Веронику на свой детский праздник. Так что я ограничиваюсь стандартной фразой: «Спасибо, у нее все хорошо». Вероника кивает и тут же напоминает мне, чтобы я, уходя от нее, не забыл забрать свой мобильный с зарядки.
И мы снова притворяемся парой. Притворяемся, что у нас всё хорошо, и что у нас есть будущее, но я точно знаю, что, когда я уйду, Вероника устало сотрет улыбку с лица и, присев у стола, обязательно снова закурит. Подопрет рукой щеку, будет долго крутить в пальцах зажженную сигарету и перебирать в голове то, что оставило неприятный осадок, пытаясь разобраться в себе, во мне, в нас и понять, почему же наши отношения, дойдя до фазы ухаживаний, романтических поездок «куда-нибудь» и томных ночей, так и не перевалили за барьер, где любовь, кольца и свадьба. Хотя бы за фразу «я тебя очень люблю». Или «ты у меня единственная». И там, где должно было быть по идее воздвигнуто моё «разводись и выходи за меня», легла пустота, разводящая нас по разные стороны.
Но самое интересное заключается в том, что, сидя напротив Ники, я уже сейчас вижу это в её глазах. Вот он, тот самый осадок: разочарование, которое уже не стереть, и где моё искреннее «ты мне нужна» теперь будет воспринято как одолжение, потому что это ТЫ не захотел двигаться дальше, а она так старалась, она тебя так подталкивала, и при этом пыталась сохранить хотя бы видимость независимости. Хотя бы в суждениях («Я знаю, кто тебе нужен» и «Я тебе все-таки друг»). Но проблема не в разнице в возрасте, как я уже говорил, и не в том, что Юлька не приняла Веронику. Проблема в том, что ты эту женщину просто не любишь. Нет, она славная, умная, добрая, но нет у тебя к ней тех чувств, за которыми возникают свадебные колокола, кольца, голуби в небо, белое или красное платье и все то, что она еще себе напридумывает, пытаясь продемонстрировать собственную оригинальность на свадьбе.
Тут вероятно, возникает вопрос: а зачем ты на Лизе женился? Ответ очень прост: я тогда сделал ошибку.
В итоге, сворачиваюсь. Благодарю за кофе, надеваю куртку, целую в щеку Нику, обещаю вечером обязательно перезвонить. Женщина, которая впервые откровенно спросила меня: «Кто я для тебя, Рома?» с наигранной улыбкой закрывает за мной дверь и идёт ко дну. Я иду к лифтам.
Через час я дома.
Отпираю входную дверь, скидываю обувь, прислушиваюсь. Квартира отвечает звенящей тишиной, зато по коридору прокатывается плотный комок серой шерсти, который я, нагнувшись, подбираю с пола. Из кабинета появляется заспанная морда британца Шерхана. И хотя этому коту, на мой взгляд, больше пошло бы имя попроще, скажем, Петя или Митя, Юлька, которая без ума от рассказов про Маугли, назвала серого увальня кличкой матерого хищника. И Юлька, в общем, оказалась права: этот кот съест всё, что не приколочено.