– Кристофер Сайкс – крупный делец.
– Значит, богат.
– Ему есть куда вложить средства. В наши тревожные времена Сайксу тратить капитал на приданое дочерям все равно что мне снести свой домик и построить на его руинах особняк размером с Филдхед.
– Знаете, что я недавно слышал, Мур?
– Нет. Вероятно, что я собираюсь предпринять нечто подобное. Ваши брайрфилдские сплетники способны и не на такие домыслы.
– Что вы собираетесь взять в аренду Филдхед (проходя сегодня мимо, я подумал: что за мрачное местечко!) и привести туда мисс Сайкс в качестве хозяйки. Короче говоря, жениться на ней! Ха-ха! И на ком же – разумеется, на Доре! Вы ведь сами сказали, что она красивее своих сестер.
– Хотел бы я знать, сколько раз молва едва меня не женила с тех пор, как я перебрался в Брайрфилд. Мне по очереди прочили буквально каждую девицу на выданье в округе. Сначала двух мисс Уинн – сначала брюнетку, потом блондинку, затем рыжеволосую мисс Армитедж и перезрелую Анну Пирсон. И вот вы взваливаете мне на плечи все племя девиц Сайкс! Бог знает, на чем основываются эти сплетни. В гости я не хожу, женского общества избегаю не менее усердно, чем вы, Мэлоун. Если я и бываю в Уиннбери, то лишь затем, чтобы наведаться в контору к Сайксу или к Пирсону, и разговариваем мы вовсе не о брачных союзах; мысли наши заняты отнюдь не матримониальными планами и приданым. Сердца наши полны забот о тканях, каких нам никак не продать, о рабочих, кого мы не можем нанять, о фабриках, которые простаивают, и прочих превратностях жизни. Посему в них не остается места глупостям вроде ухаживаний.
– Я с вами совершенно согласен, Мур. Мне ненавистна сама идея брака – я имею в виду обычный, заурядный брак из сентиментальных побуждений – двое нищих дуралеев решают создать союз, скрепив его узами бредовых чувств. Что за чушь! Однако выгодная партия, которая основывается на взаимном уважении и стабильном доходе, вовсе не так уж плоха, верно?
– Да, – рассеянно кивнул Мур, словно предмет беседы его нисколько не интересовал. Он сидел у камина, глядя на огонь с озабоченным видом, и вдруг насторожился: – Что это? Вы слышите стук колес?
Поднявшись, Мур распахнул окно, прислушался и снова прикрыл створки.
– Ветер усиливается, – заметил он, – да и воды в ручье прибавилось, вот он и шумит, струясь по лощине. Я ждал фургоны к шести часам, а сейчас почти девять.
– Неужели вы всерьез считаете, что установка новых машин поставит вас под удар? – спросил Мэлоун. – Похоже, Хелстоун в этом уверен.
– Лишь бы только станки прибыли благополучно и оказались в стенах фабрики! Тогда разрушители машин будут мне не страшны. Пусть попробуют сунуться! Моя фабрика – моя крепость!
– Незачем бояться этих жалких проходимцев, – глубокомысленно заметил Мэлоун. – Вот если бы они заявились сегодня, я бы им показал! Увы, по дороге я вообще никого не встретил. Просто тишь да гладь.
– Вы шли мимо «Редхауса»?
– Да.
– Оттуда нам ничто не грозит. Опасность может прийти со стороны Стилбро.
– Думаете, угроза есть?
– Если эти парни нападали на других, то и ко мне могут заявиться. Разница вот в чем: во время нападений большинство мануфактурщиков буквально цепенеют от страха. Взять, к примеру, Сайкса: когда подожгли и спалили дотла его цех, а ткани посрывали с сушилок, разорвали в клочья и расшвыряли по округе, злоумышленников он даже искать не стал. Опустил лапки, будто кролик в пасти у хорька! Уж я-то им спуску не дам – буду защищать свое дело, фабрику и станки!
– Хелстоун говорит, что они – ваши божества, королевские указы[9] вы считаете семью смертными грехами, политик Каслри для вас – антихрист, а партия войны – его легионы.
– Да, я их ненавижу, потому что они несут мне разорение. Они стоят у меня на пути. Из-за них я не могу претворить свои планы в жизнь. Они мешают мне на каждом шагу!
– Мур, вы же вроде богаты и успешны?
– Я весьма богат сукном, которое мне не продать. Загляните на склад, и увидите, что он под крышу забит рулонами. Роукс и Пирсон находятся в тех же обстоятельствах. Раньше они отправляли ткань в Америку, но королевские указы лишили их рынка сбыта.
Мэлоун не был готов поддерживать подобный разговор, поэтому он начал постукивать каблуком о каблук и зевать.
– А тем временем, – продолжил Мур, увлекшись течением собственных мыслей и не замечая признаков скуки, которые стал проявлять его гость, – в Уиннбери и Брайрфилде обо мне распускают нелепые сплетни и за глаза сватают одну девицу за другой! Будто в жизни человеку и заняться нечем, кроме как поухаживать за какой-нибудь юной леди, потом отправиться с ней в церковь и в свадебное путешествие, по возвращении нанести визиты всей родне и, наконец, «зажить семейной жизнью». Oh, que le diable emporte![10] – Он оборвал свою страстную речь и уже спокойно добавил: – Похоже, ни о чем, кроме брака, женщины не говорят, да и думают только об этом; неудивительно, что того же они ждут от мужчин.
– Конечно-конечно, – закивал Мэлоун, – только нужно ли из-за этого переживать?
И он засвистел, нетерпеливо оглядываясь, словно чего-то ждал. На сей раз Мур намек понял.
– Мистер Мэлоун, после прогулки под дождем вам наверняка требуется подкрепиться. Я совершенно забыл про гостеприимство!
– Ничего страшного, – заверил священник, однако вид у него стал такой, будто хозяин угодил в самую точку.
Мур поднялся, открыл шкаф и произнес:
– Я люблю, когда под рукой есть все необходимое и мне не приходится полагаться на милость женщин и обращаться в коттедж за каждым куском или глотком. Я часто провожу здесь вечера, ужинаю и ночую на фабрике с Джо Скоттом. Иногда даже заменяю сторожа. Сна мне требуется немного, вдобавок люблю побродить ясной ночью часок-другой по округе с мушкетом. Мистер Мэлоун, вы сумеете пожарить баранью котлету?
– Давайте попробуем. В колледже я жарил их сотнями.
– Тогда вот вам котлеты, вот рашпер. Переворачивайте их пошустрее. Вы же знаете секрет приготовления сочных котлет?
– Доверьтесь мне, и увидите! Давайте нож и вилку, Мур.
Курат засучил рукава и энергично принялся за стряпню. Фабрикант поставил на стол тарелки, хлеб, бутылку темного стекла и два стакана. Затем извлек из своих тайных запасов медный чайничек, наполнил его водой из большого глиняного кувшина в углу, повесил над огнем возле шипящего рашпера, достал лимоны, сахар и небольшую фарфоровую чашу для пунша. Мур принялся смешивать пунш, и вдруг его отвлек стук в дверь.
– Это ты, Сара?
– Да, сэр. Вы придете ужинать?
– Нет, сегодня останусь ночевать на фабрике. Запри двери и передай хозяйке, чтобы ложилась спать. – Мур вернулся к пуншу.
– У вас в хозяйстве полный порядок, – одобрительно заметил раскрасневшийся Мэлоун, переворачивая котлеты над огнем. – Вы-то не подкаблучник в отличие от бедняги Свитинга, который… Ух! Как сильно брызжет жир! Руку обжег… Удел которого – находиться под властью женщин. Уж мы-то с вами, Мур – эта поджаристая и сочная котлетка для вас, – мы-то точно будем хозяевами в своем доме!
– Не знаю, никогда об этом не задумывался. Если хозяйка будет красивая и кроткая, то почему бы и нет?
– Котлеты готовы. Как там пунш?
– Уже налил. Попробуйте. Когда вернется Джон Скотт со своими подручными, налью им тоже, если только станки прибудут в целости.
За ужином Мэлоун совсем разошелся: громко хохотал над пустяками, плоско шутил и сам себе аплодировал. Мур неизменно сохранял спокойствие. Настало время, читатель, познакомиться с ним поближе. Пока Мур сидит за столом, я нарисую его портрет.
Поначалу Мур производит довольно странное впечатление. Худощавый, смуглый, лицо землистого цвета, темные волосы свободно падают на лоб – все в нем выдает иностранца. Похоже, на туалет он тратит совсем мало времени, иначе одевался бы с бо́льшим вкусом. Видимо, он не догадывается, что красив: черты у него изящные, с присущей южанину симметричностью, четкостью и правильностью линий. Наблюдатель этого не заметит, пока не вглядится пристальнее, поскольку выражение тревоги на осунувшемся лице скрадывает его красоту. Глаза у Мура большие и серьезные, взгляд сосредоточенный и задумчивый, скорее пытливый, чем приветливый. Когда он складывает губы в улыбку, лицо его преображается – не то чтобы оно становится открытым или веселым, однако на нем проступает сдержанное обаяние, свидетельствующее о чуткой, возможно даже – доброй, душе и о чувствах, которые он проявляет к своим близким: терпении, снисходительности и преданности. Мур еще молодой, лет тридцати, высокий и стройный. Говорит с несуразным акцентом, и хотя пытается сгладить его нарочитой небрежностью произношения, это режет слух британца, особенно йоркширца.