– Давайте, – согласился Олег, аккуратно складывая своего «змея в маминой юбке», как его назвал Женя.
– Слышь, Снеж, а о чем ты думаешь, когда на качелях качаешься? – вдруг спросила Катя.
– А? Что? – Идя по дороге, я уже погрязла в своих «воздушных замках». «Что будет, если меня допустить до качелей?» – подумала про себя.
– О, да ты уже где-то не здесь, – ухмыльнулся Руслан.
– Да нет, – запротестовала, – тут я. Просто задумалась о том, как хорошо здесь летом.
Даже начинаю верить, что люди не все злые и алчные.
– Снеж, ты от деда-философа заразилась философским бредом? – засмеялся Олег.
– Нет, просто, чего люди обижают других людей, животных обижают? – искренне спросила я.
– Животных обижают сволочи, а других людей – слабые люди, которых и людьми не назовешь, – серьезно ответил Олег.
До базы мы шли молча, наверное, каждый ударился в размышления. «И почему в головы детей иногда приходят подобные мысли?»
Позади мы оставили базы «Дельфин», «Строитель», какую-то неизвестную, и, наконец, попали на территорию нужной нам. Здесь было мало людей. Складывалось впечатление, что тут всегда малолюдно и одиноко. Многие домики пусты, но было чисто, даже трава покошена. Мы сели с девчонками на качели и весело запели «Фаину» группы «На-на», мальчишки вставляли свои пять копеек на моменте «фай-на-на», и мы каждый раз смеялись, прерывая свое «непревзойденное» исполнение.
– Тут хорошо, – сказал Женя, облокотившись на «спинку» качели, – Снежкины качели, да еще и почти заброшенная база.
– О, малинка, – я заметила чуть вдалеке от «нашей концертной сцены» разросшийся куст малины. – Идемте поедим.
– Пошли, – все согласились.
Дикая малина ведь, безусловно, вкуснее домашней. Поэтому мы с жадностью набросились на ягоды, не очень крупные, но сладкие, а потом я заметила в самой середине куста табличку желтого цвета.
– Смотрите, – обратила внимание всех. – Написано: «Радиация». Это сорт малины? – предположила я.
– Да нет, – мальчишки с серьезными и несколько озабоченными лицами потрогали табличку, – пойдемте, наверное.
– А чего? – снова спросила я. – И если это не сорт, то что это?
– Гадость, – ответил Олег.
– Да чего, вкусная ведь малина… – Я заглядывала в его лицо, немного помрачневшее.
– Да ну ее, идем домой. Я помню, что радиация – это плохо, – сказала Катя.
– Странные вы, – обиделась я.
– Ну, это, как, знаешь, когда ядами обрабатывают, так вот это так, – путанно объяснил Олег.
– Так мы что, теперь отравимся и умрем? – с ужасом спросила я.
– От таблички? – весело сказал Руслан. – Думаю, вряд ли.
Домой вернулась рано, еще и 16.00 не было. Деда где-то не было. Мама была дерганная и «напраздновавшаяся». Заметно, что она не так давно встала с постели.
– Мама, – подошла к ней ближе.
Обнимать ее не хотелось совершенно, поэтому молча протянула ей свой подарок – самодельную открытку. Я сама ее разрисовала, приклеила ленту по обе стороны сложенного листа, чтобы открытка закрывалась-открывалась, а внутрь вклеила стихотворение про маму, которое нашла в какой-то книге, и вложила засохшую розу, сорванную с соседского куста в прошлом году. Из свежих цветов подарила ей букет из флоксов.
Нехотя мать развернула послание. Ее лицо стало приобретать какой-то нездоровый вид, она отшвырнула открытку, и та с легким шелестящим движением упала на пол.
– Я ненавижу розы! – орала она. – Еще и сухие! Как моя жизнь засохшие!
Вслед за открыткой по полу рассыпались флоксы.
– Прости, мама, – быстро сказала я, едва сдерживая слезы обиды. – Я просто хотела тебя с днем рождения поздравить.
– Что? Поздравила? – тихо спросила она. – Да лучше б меня вообще не было!
И она взвыла от какой-то, казалось, нечеловеческой боли.
– Мама, а мы малину сегодня ели… – Я решила, что стоит перевести разговор в нейтральное русло. Мать меня, правда, не слушала, а начала раскачиваться вперед назад. – А в малине потом мы увидели табличку с радиацией какой-то, представляешь? – я старалась говорить быстро.
Через секунду поняла, что разговор повернул в такое русло, в которое лучше бы не поворачивал никогда. Мать вцепилась в волосы, и начала их драть на себе.
– Радиация? РАДИАЦИЯ?
Соседи уже наверняка услышали ее вопли; я замахала руками, а она схватила их и больно сжала.
– Да хоть бы тебя взяла та радиация! Почему она тебя не взяла?! Где мой сыночек? Где наш с Митенькой мальчик?! Это ты разъела меня изнутри. Митя сына хотел, а ты, тварь, родилась. Если бы не ты, он был бы со мной!
Она отшвырнула меня на пол, а потом уставилась куда-то поверх моей головы:
– Митя, я рожу тебе сына, ты только вернись ко мне!
Я с опаской обернулась на дверь, но не обнаружила никого. Вместе с тем мать умоляюще продолжала говорить что-то невидимому «Митеньке». Отцу моему, как я знала, который, по версии моей матери, бросил ее, потому что я родилась девочкой. Правильнее сказать: «Потому что я родилась». Если бы родился мальчик, все были бы счастливы.
– Митя, прости меня! Вернись ко мне. Зачем ты бросил меня? – Мать сидела на полу и выдирала волосы клочьями. Казалось, боли она не ощущает, хотя на голове стали видны раны.
– Мамочка… – тихо позвала я.
Я очень испугалась за маму, но и боялась ее саму. «Быстрее бы дедушка пришел», – от ужаса в моей голове билась только это мысль.
– Ты? – она ошалело на меня смотрела. – Митя сказал, что если я тебя убью – он будет со мной!
Я ползла по полу, потому что встать просто не могла, ноги как-то не слушались.
Глаза у мамы были налиты кровью, а клочки волос разбросаны по комнате. И тут мать набросилась на меня с ножом. Она достала его из-под подушки и резко полоснула меня по ключице. И то только потому, что я вовремя увернулась, иначе удар бы пришелся по горлу. Помню, что в ужасе уже не могла говорить, только зажимала рукой рану, откуда медленно стекала кровь. Перед глазами все поплыло, сердце чья-то невидимая рука сжала с такой силой, что я не смогла дышать, а только хватала воздух ртом, в ушах, где-то очень далеко, слышалась целая какофония звуков, криков.
Я не знала, что дедушка вернулся через пару минут после того, как я потеряла сознание. Оказалось, что Петровна услышала крики и отправила Виталика за Анастасией Ивановной, сама же побежала к соседу – Витьке, здоровому такому мужику, чтобы он усмирил «снова вопящую Аньку». Собственно, как потом говорил дед, жители села собрались на удивление быстро и вовремя. Когда он пришел, мать забирала «скорая», а меня осматривала Анастасия Ивановна.
В сознание я пришла довольно быстро. Медики, бегло осмотревшие меня, констатировали, что «с девочкой что-то не так». Анастасия Ивановна сказала, что знает, что делать, поэтому их отпустила.
– Ростислав Андреевич, – к дедушке подошел участковый, который иногда любил учить меня жить, – ваша дочь напала на своего ребенка. Это подсудное дело. Но, она, похоже, невменяемая.
Дед устало посмотрел на него, потом бросил взгляд в сторону кровати, на которой лежала я, а рядом сидела Анастасия Ивановна.
– Вы же понимаете, что это лишение родительских прав? – продолжал участковый – Трофим Александрович.
– Родительские права на мне… – еще более уставший голос деда.
– Это де-факто, а вот де-юре… – Трофим Александрович всегда дотошно (до тошноты – это точно) выполнял свою работу.
– Де-, не де-, – резко сказал дед. – Оформим на меня права, она же внучка. Но пока ее в больницу надо, в Киев, а потом все остальное.
Анастасия Ивановна грустно посмотрела на деда, убрав стетоскоп, которым слушала мое сердце.
– Очень нужно в Киев, – подтвердила она, – слишком сильная тахикардия, сменяющаяся аритмией, очень нехорошо. – Анастасия Ивановна покачала головой, а участковый снял свою бессменную кепку.
«Кепку снимают, когда кого-то хоронят», – подумала я и отключилась снова.
Маму, как потом узнала не от деда, а от Олега, забрали в психиатрическую клинику в Киеве. Олег с ребятами пришел меня провожать к дому, когда дед через день после случившегося, собрав мои пожитки, оставил меня пока посидеть на скамейке у дома.