Аарон шумно выдохнул и откинулся назад на спинку. Может быть, лучше было и не находить эту страницу? Что теперь делать с этим знанием? Это тупик.
Полежав немного с закрытыми глазами и почти ни о чем не думая, Аарон, наконец, постарался взять себя в руки. Сперва нужно загрузить поиск решения. Он открыл нужную страницу и надиктовал запрос: нужно достать миллион эгеров за месяц, только законные методы. Выбрал платный подход и, недолго думая, вписал очень крупную сумму: пять тысяч эгеров, которая тут же улетучилась с его счета. Это была большая комиссия, и Аарон знал, зачем ее платить. Сейчас ресурс нескольких суперкомпьютеров на пару часов полностью будет использован именно для этого запроса. За эти два часа они сделают столько работы, сколько в бесплатном режиме не сделали бы и за год. Не беда, что он отдал половину месячного дохода. Ему нужно было однозначно удостовериться в том, что решения нет. Или, если чудо возможно, эта штука найдет, как его отыскать.
По экрану тут же начали проноситься идеи. Красивый эффект для того, чтобы ожидать решения было не так скучно. Через десять минут Ар незаметно сам для себя осел в кресле и заснул.
Что-то очень нехорошее приснилось Ару. Он открыл глаза, не понимая, что он есть такое, и несколько секунд бездумно мигал глазами. Было еще темно. Экран визора, определив пробуждение пользователя, снова стал мигать обрывками идей. Аарон припомнил сон. Ему снился плачь Ная, доносившийся из бездонного колодца. От этого страшного сна он и проснулся.
И вдруг он услышал его снова: приглушенный, но вполне ясный крик горя. Аарону понадобилось мгновение, чтобы понять, что это не сон и что это плачет его сын.
Все еще в полусне он выбежал в коридор. По дороге зацепил напольную вазу, которая шумно свалилась позади него, но не разбилась. Когда она перестала раскачиваться на полу, Аарон уже вбежал в комнату сына и увидел душераздирающую картину. Ночник под кроватью был включен. Най стоял на коленях перед своей кроватью и, уткнувшись в подушку, безутешно плакал. Он подбежал к Наю, обнял его и стал нашептывать, что все будет хорошо, но Най неожиданно и очень жестко отмахнулся от него. Потом он повернулся. Глаза были опухшими от слез, дыхание прерывалось. Он, видно, плакал немало времени.
– По-почему ты м-мне не ска-сказал?! – прокричал он ему прерывисто. Аарон начал догадываться, что произошло. Но как, как он мог узнать? Най словно прочитал его немой вопрос. – Я-я прочит-тал твою почту!
И тут волна гнева накатила на Ара. Он не успел его осознать и скрыть. Аарон злился в первую очередь на себя, но выплеснул все на своего несчастного сына.
– Как ты посмел рыться в моей почте?! Кто тебе разрешил?! – он сказал это и тут же запнулся. Боже, как я мог такое ляпнуть. Идиот! – Най, послушай, прости меня. Я не…
И тут Най, уже не говоря ни слова, перестал плакать, решительно подтянулся на руках, прыгнул в свои механические ноги, стоявшие рядом, и начал уверенно выталкивать Аарона из комнаты. Они очень давно не ссорились, а чтобы так – никогда, и тем страшнее для Ара было осознавать свою чудовищную ошибку. Униженный, он попятился к двери, а Най с искаженным обидой и злобой лицом толкал его к выходу. Дверь захлопнулась.
Аарон был в ужасе. Он без сил съехал по стене возле двери в комнату и так и остался сидеть, желая только одного – прощения. Он предпочел дать Наю успокоиться одному, а сам прокручивал в голове то, какие слова ему скажет. Но почему же вместо этих слов ты на него наорал, придурок?! – ругал он себя, вцепившись обеими руками в волосы.
Пару минут они оба молчали. Тут Аарон услышал какой-то непонятный звук за дверью и вдруг понял, что это костяная фигурка с размаху ударилась о пол. Одна, затем другая, третья. Сам Най не издавал ни звука.
На пятой фигурке Аарон решил все-таки заговорить.
– Послушай, Най. Я прошу у тебя прощения. Ты знаешь, как я тебя люблю. – Как раз должна была разбиться о пол следующая фигурка, но за дверью была тишина. Най слушал.
Аарон старался говорить спокойно:
– Мальчик мой. Я был так зол, но не на тебя, а на себя. Ведь из-за моей глупости ты узнал все так… – он запнулся, – так неправильно. Мне жаль! Ужасно жаль! Открой дверь, пожалуйста, мне нужно многое сказать.
– Я не хочу ничего слушать! Оставь меня в покое, Папа. Оставь! – и Най снова заплакал. Пытаясь перекричать рыдания, Аарон крикнул как можно отчетливее:
– Не вздумай себя хоронить. Я знаю, как тебя вылечить! ЭТО ПРАВДА!
Он, наконец, не выдержал и сам зарыдал, все еще сидя под дверью. Конечно, он знал теперь, как его вылечить, но что делать с этим, не знал. И опять он собирался лгать сыну. Дверь вдруг распахнулась. На пороге стоял Най. Он все еще плакал, но и улыбался одновременно. Его заплаканное личико светилось счастьем.
– Это правда, папа? Я так испугался! Я не хочу умирать. Мне так страшно!
– Да, это правда, мой мальчик, правда, правда, – шептал он, уводя Ная обратно к кровати. Все еще нашептывая, он вытянул Ная из механических ног и уложил в постель.
Спустя час Най дал окончательно себя успокоить. Аарон рассказал ему о том, как они скоро поедут за океан лечиться, как в организм к нему будут запущены миллиарды добрых роботов-микробов, которые исправят неправильный ген. Под эту полусказку Най и заснул. Измученный же Аарон вернулся к себе и еще долго лежал в постели не в силах заснуть. Заходя в комнату, он не взглянул на визор, на котором мерцала скромная надпись «Решение найдено».
2
Гарольд Рокуел сидел в удобном кресле посреди зала, заполненного толпой гостей, и задумчиво рассматривал большой, с перепелиное яйцо бриллиант, красовавшийся в его старой, как и он сам, трости. Алмаз был красив! Он представлял себе мастера, который с трепетом в первый раз берет в руки неграненый мутный кусок древней породы. Какой смелостью нужно обладать, чтобы взяться за огранку такого экземпляра? Пятнадцать карат – он просто огромен! А ведь при огранке мастер потерял около половины веса. Пятьдесят пять граней – любимая огранка маркизы де Помпадур. Она знала толк в роскоши!
Гарольд любил этот бриллиант. Многие покупают драгоценные камни лишь для того, чтобы подчеркнуть свой статус. Он же считал, что в нем есть душа или даже что часть его собственной души поселилась в этом камне. Трость, в которой бриллиант нашел свое последнее пристанище, тоже была достойна внимания. Отец подарил ее Гарольду на сорокалетие. Ей было не меньше двухсот лет уже тогда, это семейная реликвия. С того момента, как ее произвели вручную из самшита, одной из самых прочных, твердых и дорогих пород дерева, ее никто не ремонтировал. Инкрустация золотом и платиной затерлась и потемнела, краска в некоторых местах слезла совсем и обнажала желтоватую древесину. Но Гарольду и в голову не приходило приводить ее в порядок. Напротив, так она нравилась ему даже больше. Бриллиант он добавил в трость значительно позже, когда стал богатым. Его отец и мать уже отправились на тот свет, когда он заработал свой первый миллиард. Сейчас он уже и не считал свое состояние. Оно было ему неинтересно. Все надоедает, особенно если тебе только что стукнуло восемьдесят.
Но сегодня один невзрачный человек, работающий в закрытой от чужих глаз лаборатории, преподнес Гарольду настоящий подарок к юбилею. Вот он – маленький конвертик лежит слева от пустой тарелки, в нем кусочек бумаги (старомодное средство для сообщений, которое теперь использовалось только аристократами) и одно слово, которое теперь стало дороже всех слов, сказанных ему за долгую жизнь: «Получилось!»
– А ну-ка, Стизи, – он поднял руку и, почти не глядя на своего старого слугу, поманил его старческим крючковатым пальцем, – налей-ка мне вина. Я хочу сказать тост.