Варвара Соломоновна сникла. Демьян стал громко сморкаться. «Однако, будет дождь», – заметил Фома Ильич.
«То и ноют опять мои ноги к дождю», – воодушевилась его супруга.
«Нет, не от того ноют ваши ноги, любезнейшая. Ходили в молодости темными вечерами куда не следовало ходить, вот и болят ваши ножки теперь. Вот уж поистине Божья кара».
Варвара Соломона вытаращила на него глаза, будто её ошпарили кипятком. Фома Ильич, взглянув на бледную супругу, спросил гостя. «Куда же это так опасно ходить, что потом ноги болят так, что хоть на стену лезь?»
«Что ж, скажу вам секрет. Отчего не сказать. К мельнику на мельницу».
Фома Ильич побагровел. Его давние подозрения получили новое дыхание.
«Так значит правду о тебе судачили! И все твои россказни – ложь!» – закричал он, бросив ложку на стол.
Оторопевший Демьян хлопал недоуменно глазами, наблюдая как рушится многолетняя, успешная семейная конспирация. Фома Ильич начал пристально всматриваться в Глеба. Варвара Соломоновна застыла на мгновение, а потом стала громко и внятно отрицать любые контакты с мельником. Когда до Глеба дошло, что он вероятный сын мельника, обхвативши голову руками, он тихо застонал, а потом воскликнул: «Хотя бы я и сын мельника, но у меня есть собственное достоинство! И я терять его не намерен!»
С этими словами он быстро покинул стол. Один Ваншницельпук оставался спокоен, как статуя. Он сидел с прямой спиной, сложив руки на коленях, глядя куда-то в одну точку перед собой.
«Ну что, вы, теперь молчите? Сколько случилось по вашей милости!» – вскричал Демьян.
«Я – дерево.» – промолвил маг.
Все трое уставились на Ваншницельпука. Какую штуку он выкинет ещё, тот сидел неподвижно и ни на что не реагировал.
«Ну это уж совсем ни в какие ворота… Я, пожалуй, пойду отдыхать.» – сообщила Варвара Соломоновна. Как только она покинула не дружное застолье, Ваншницельпук снова стал человеком. «Это хорошее упражнение – быть деревом, вместо того чтобы учавствовать в бесцеремонных склоках. Сохраняет много душевных сил. Пока вы тут опустошали друг друга по непонятной мне причине, я предпочёл не учавствовать в этом ненужном танце языков. Вам бы тоже не помешало быть деревом иногда».
Фома Ильич громко вздохнул, потом зевнул.
«А почему бы вам не показать нам колдовство какое-нибудь? В конце концов вы ведь доктор магии», – вопросил он.
«Свят, свят! Ты что, Ильич? Грех-то какой! Разве пристало подобным заниматься?» – перекрестился Демьян.
«Стар мир и никогда не измениться. Человеку лишь бы требуху свою набить да зрелищ ему, а большего и не надо. В вопросах магии я больше по части теории, практика слишком опасна для моей нервной системы. Но поверьте, если законы материального мира можно и так, и сяк изменить, то законы духовного мира неизменны и работают всегда, и против них вся эта магия, что жужжание мухи против грома. Вижу, что вам это ещё не постичь, но пройдёт время и люди начнут понимать кое-что за пределами видимого. А пока все ослеплены грандиозными, но пустыми обещаниями технического прогресса и власти человека над природой. Знали бы вы, что оттуда откуда ожидаете великие новшества, придёт только большая погибель. А я это знаю. И всякое следующее поколение будет вдвое хуже предыдущего. Бояться следует тех времён, а вы их ждёте и зовёте». «Вот чудно вы говорите! Однако, мой сын мой или мельника?» – вопросил Фома Ильич.
«Положение мужчины таково, что проверить отцовство нельзя. Ему приходиться верить на слово, но придут времена, когда это можно будет доказать. Есть у вас единственный сын. От девки Малашки. Славный детина», – ответил гость.
Фома Ильич вспомнил дворовую девку Малашку, которую продали другому помещику, вспомнил как нехорошо поступал в молодости и стало ему тошно. Тошно от своих поступков. Демьян хотел было встать, но словно прилип к креслу. Не по себе ему было от этого Ваншницельпука, который раскрывал людские секреты на обозрение другим. Словно читая его мысли Ваншницельпук сказал ему: «Ваши проделки – ваше личное дело, вы и так наказаны ни семьи, ни детей. И нечего ждать вам. Так и помрете у алтаря, отмаливая свои грехи. Всё же перестаньте тайно таскать вино для причастия. Как-то это негоже в вашем возрасте».
Демьян потупил взор.
«Великое это благо для самого человека, что люди не способны читать мысли друг друга. Великое благо!» – заключил Ваншницельпук. «Ну а ваша история какова? Не ангел же вы безгрешный, что так запросто разоблачаете других», – осерчал Фома Ильич.
«Я – большой грешник, но раскаявшийся. Я прихожу туда, где меня ждут. Я прихожу туда, где меня готовы услышать. Коли сам глух, так не значит, что мир безмолвен».
С этими словами Ваншницельпук поднялся с места, надел свою шляпу и исчез. Растворился в один миг.
Фома Ильич открыл глаза. Он лежал на своей кровати, рядом сидела взволнованная Варвара Соломоновна. Демьян сидел в углу и читал Псалтирь.
«Пришёл в себя! Пришел в себя!» – радостно повторяла супруга. Демьян воздал хвалу всем святым. Фома Ильич, ничего не понимая, приподнялся и сел на край кровати.
«Ох, батюшка, и перепугал ты нас! Думала уже и не оправишься. Заказала молебны во всех храмах. Слава Богу!» – затараторила Варвара Соломоновна. Фома Ильич посмотрел на супругу, на Демьяна. «А где маг? Как его там. Ну тот, которого зазвал сын, который не мой сын», – вопросил он.
Варвара Соломоновна непонимающе посмотрела на мужа, потом на Демьяна.
«Никак горячка опять начинается?» – засомневалась она. Демьян поспешил на помощь родственнику.
«Фома Ильич, любезный друг, ты что совсем ничего не помнишь? Маг этот оказался шарлатан, только в карты тебя обыграл и увёз тысячу рублей, а у тебя горячка началась. И слава Богу! А то бы ты и имение проиграл! Так, брат, тебя понесло от вина, которое этот шарлатан привёз тебе. Мы его кое-как выпроводили, а ты с того вечера семь дней в бреду был. Варвара Соломоновна ночей не спала, всё молилась».
Фома Ильич почесал лысеющий затылок. Он совершенно ничего этого не помнил.
«А мельник как же?» – задал он вопрос.
«Какой мельник?» – удивился Демьян.
«Тот к которому Варвара ходила по молодости, потому теперь у неё ноги болят», – проговорил слабым голосом Фома Ильич.
«Да Бог с тобой! Какой мельник?! Демьян, да что ж это такое с ним? Ошалел он? Пройдёт это или так и останется?» – запричитала Варвара Соломоновна, чуть не плача.
Демьян уставился на Фому Ильича, ничего не говоря.
«А может он одержим? Злой дух в него вселился», – предположил он.
Варвара Соломоновна стала жаловаться на свою злую судьбу, а Демьян поспешил за приходским батюшкой. Фома Ильич сидел на кровати с потерянным видом. Толи сон то был, толи явь?
Приходской поп не замедлил явиться собственной персоной в дом Фомы Ильича. Попросив оставить их наедине и перекрестив все углы, он сел напротив предполагаемого одержимого, открыл свою книжицу и начал вычитывать особые молитвы. Фома Ильич, не особо любивший попов, так как считал их бездельниками особого рода, терпеливо сносил гундосое поповское завывание. Время от времени поп торжествующе спрашивал: «Ну что? Жжёт тебя моя молитва, да?»
Фома Ильич, тяжко вздыхая, только качал из стороны в сторону головой, ожидая когда вся эта эпопея с изгнанием из него беса закончится. Через полчаса поп, утомившись от усердного вычитывание, начал позёвывать и клевать носом и в конце концов уснул. Фома Ильич облегченно вздохнул и направился в сад, накинув на себя халат. Увидев его издалека, Демьян воскликнул: «А где же батюшка?»
«Спит», – спокойно отвечал ему Фома Ильич.
«Как спит? Где?» – изумился Демьян.
«Там же, где вы его оставили», – вздохнул Фома Ильич.
Демьян побежал проверить что приключилось с батюшкой. Фома Ильич сел на стул и все думал, думал о том, что же за история с магом была на самом деле.