Жена и дочь приходили к нему прощаться; обеужасноплакали.
Увидя меня, девочка закраснелась, пошепталачто-томатери;татотчасже
остановилась, отыскала в узелке четвертькопейкиидалаеедевочке.Та
бросилась бежать за мной... "На, "несчастный", возьми Христа радикопеечку!
" - кричала она, забегая вперед меня и суя мне в рукимонетку.Явзялее
копеечку, и девочка возвратилась к матери совершенно довольная. Эту копеечку
я долго берег у себя.
II
ПЕРВЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ
Первый месяц и вообще начало моей острожной жизниживопредставляются
теперьмоемувоображению.Последующиемоиострожныегодымелькаютв
воспоминании моемгораздотусклее.Иныекакбудтосовсемстушевались,
слились между собою, оставив посебеодноцельноевпечатление:тяжелое,
однообразное, удушающее.
Но все, что я выжил впервыеднимоейкаторги,представляетсямне
теперь как будто вчера случившимся. Да так и должно быть.
Помню ясно, что с первого шагу в этой жизни поразило меня то, что я как
будто и не нашел в ней ничегоособеннопоражающего,необыкновенногоили,
лучше сказать, неожиданного. Все это как будто и прежде мелькало передо мной
в воображении, когда я, идя в Сибирь, старался угадать вперед моюдолю.Но
скоро бездна самых странных неожиданностей, самых чудовищныхфактовначала
останавливать меня почти на каждом шагу.Иужетольковпоследствии,уже
довольно долго пожив в остроге, осмыслил я вполне всю исключительность,всю
неожиданность такого существования и все болееиболеедивилсянанего.
Признаюсь, что это удивление сопровождало менявовесьдолгийсрокмоей
каторги; я никогда не мог примириться с нею.
Первое впечатление мое, при поступлении вострог,вообщебылосамое
отвратительное; но, несмотря на то, - странное дело! - мне показалось, что в
остроге гораздо легче жить, чем я воображал себе дорогой. Арестанты, хотьи
в кандалах, ходили свободно по всему острогу, ругались, пели песни, работали
на себя, курили трубки, даже пили вино (хотя очень не многие),апоночам
иные заводили картеж. Самая работа, например, показалась мневовсенетак
тяжелою, каторжною, и только довольно долго спустя я догадался, чтотягость
и каторжность этой работынестольковтрудностиибеспрерывностиее,
сколько в том, что она - принужденная, обязательная, из-под палки. Мужикна
воле работает, пожалуй, инесравненнобольше,иногдадажеипоночам,
особенно летом; он работает насебя,работаетсразумноюцелью,иему
несравненно легче, чем каторжномунавынужденнойисовершеннодлянего
бесполезной работе. Мне пришло раз на мысль,чтоеслибзахотеливполне
раздавить, уничтожить человека, наказать его самым ужаснымнаказанием,так
что самый страшный убийца содрогнулся бы от этого наказанияипугалсяего
заранее, то стоило бы только придать работе характер совершенной,полнейшей
бесполезности и бессмыслицы.