– У вас здесь, однако же, мрачно, друг мой!
– Нет, – Лагардов схватил его за руку, – прошу, оставьте так…
– Как вам угодно. – Сергей Семенович отошел и сел напротив друга. – Вас что-то тревожит?
Александр Леонидович окинул его снисходительным взглядом и опять уткнулся в документы. Надворный советник продолжил изучать кабинет, который, действительно, выглядел слишком мрачно: темно-коричневые стены в полумраке казались черными, темно-зеленый диван, идеально сочетавшийся со шторами, был украшен одним слабым солнечным лучом, проскользнувшим между шелковой тканью, стол из дорогого дерева и все письменные принадлежности на нем, освещались новой настольной лампой. На определенный момент Сергею Семеновичу показалось, что статский советник не различал, какое сейчас было время суток: день или ночь. Мужчина просто с головой был погружен в свои, не известные гостю дела.
– И все же я осмелюсь еще раз спросить у вас, что происходит? – сказал Гравецкий, позволив себе вырвать из рук друга металлическое перо.
Статский советник угрожающе посмотрел на него, как умирающий от скуки человек, у которого не оставалось другого занятия. Холодные светло-голубые глаза медленно прожигали Сергея Семеновича, заставляя сомневаться в правильности сего поступка. На пару мгновений он подумал, что перед ним сидит сумасшедший мужчина, готовый на все, только бы его оставили в покое. Неожиданно поднявшись с кресла, Лагардов приблизился к окну, схватился рукой за штору, сжал в кулак тонкую ткань и резко дернул ее в сторону. День забрезжил, и его лучи пали на лицо гостя. Александр Леонидович обошел стол и, слегка коснувшись плеча надворного советника, сделал то же самое со второй шторой. Свет мгновенно залил кабинет.
– Теперь вы довольны? – прислонившись щекой к холодному стеклу, произнес статский советник.
– Да что с вами, граф, в конце концов, происходит? – возмутился Гравецкий.
– Со мной… – бархатный голос его собеседника эхом пронесся по кабинету. – Со мной ничего, а вот с Анастасией Николаевной…
Сергей Семенович побледнел, губа его предательски задрожала. Это заметил Лагардов. Доселе смотревший в окно с пустотой в очаровательных светлых глазах он впервые обратил внимание на собеседника. Отстранившись от запотевшего из-за теплого дыхания стекла, граф позволил себе вернуться на прежнее свое место, скрестить руки на груди и с интересом посмотреть на коллегу.
– Простите, Александр Леонидович, – проговорил надворный советник, – что именно случилось с Анастасией Николаевной?
– А не все ли вам равно? – ответил вопросом на вопрос он.
– Мне как человеку, имеющему ученую степень доктора интересно. С ней сейчас се хорошо? – продолжил Гравецкий.
– С чего вы, милостивый господин, – недоверчиво посмотрел на него статский советник, – решили, что я вам сообщу ее состояние?
– Простите… Понимаю, иногда я лезу не в свои дела. Но знайте, Александр Леонидович, вы всегда можете довериться мне!
Похоже, графа тронули эти слова. Он застыл на мгновение, словно кто-то ударил его по голове. Руки его заскользили и упали на стол, сильно ударившись о твердую деревянную поверхность. Но боли этой Лагардов не почувствовал, он был занят только одним раздумьем – можно ли действительно рассказать этому человеку правду или нет. Может ли он вообще кому-то говорить о том, что произошло с Анастасией и почему. Безусловно, статский советник боялся, что сие признание его может постепенно разнестись по всему Санкт-Петербургу, и, соответственно, об этом узнает все высшее общество, все начнут осуждать его, супругу и самое ужасное – Анну. Увы, тогда честь этой молодой девушки будет погублена коварными сплетнями и пересудами. А этого допустить Александр Леонидович не мог.
– Вы можете мне довериться… – повторно произнес Сергей Семенович.
Сомнение коснулось разума мужчины, когда он заметил, как недобро заблестели глаза друга. Какое-то подозрительное чрезмерное любопытство исходило от этого человека. Это настораживало Лагардова, заставляя его придумывать предлоги, под которыми можно спровадить нежеланного гостя. Он до сих пор, в течение шести лет не мог понять, почему Гравецкий так искал именно его дружбы, так часто старался находиться именно в его окружении. Чего от него мог хотеть этот человек, с какой целью надеялся предложить свою помощь – эти вопросы не давали покоя ему, заставляя с опаской относиться ко всем разговорам с Сергеем Семеновичем.
– Вы так смотрите на меня, будто я преступник! – обиженным тоном проговорил надворный советник.
Он коснулся рук своего коллеги, его взгляд выразил только одно – «Мне можно верить, и вы обязаны делать это!». Александр Леонидович еще сомневался, но желание выговориться кому-то, поделиться своей проблемой просто не давало покоя его душе. За столько лет службы он научился разбираться в людях, различая лицемеров, эгоистов и предателей, но Гравецкий был для него фигурой неоднозначной, отчасти совмещающей в себе все эти качества. А с другой стороны – этот человек вызывал у него какое-то необъяснимое доверие. Тяжело вздохнув, Лагардов произнес:
– Надеюсь, все, сказанное в этом кабинете, не выйдет за его пределы? – собеседник в ответ кивнул. – Вчера на похоронах мне довелось встретить одно прелестнейшее создание, ангела! Уверяю, в красоте с ней не смогла бы сравниться сама Афродита! Это божественное творение…
– Она известна в свете? – перебил его надворный советник.
– А? Нет, нет… – покачал головой Александр Леонидович. Голос звучал так тихо, так холодно. Не Гравецкому он рассказывал это. Нет. Стенам: они бы лучше поняли его. – Она совсем недавно приехала из Парижа. Но как забавно: по происхождению она – русская, а кроме знания языка, в ней ничего русского нет! Но, однако ж, знали бы вы, как она великолепна…
– Не губите, друг мой, назовите же ее! – спокойно попросил Сергей Семенович.
Лагаров сбился и внимательно посмотрел на собеседника – глаза того горели подозрительным, неприятным любопытством. Статский советник задумался, ибо не хотел, чтобы кто-то знал имя предмета его страстей. Во-первых, он считал, что этим унизит ее, а, во-вторых, он слишком сильно любил ее, чтобы позволить еще чьим-то недостойным устам произнести божественное имя «Анна». Александр Леонидович встал, торопливо отошел к вешалке и сунул руку в карман пальто. Гравецкий, внимательно наблюдавший за ним, заметил, как в руках коллеги заблестели золотые круглые часы на короткой цепочке, с затершейся аббревиатурой «А.Л.» На часах было ровно семь вечера.
– Так вы назовете ее имя? – тонкий, немного неприятный голос надворного советника отвлек Александра Леонидовича.
Мужчина, внимательно всматривающийся в циферблат и провожавший взглядом секундную стрелку, тут же опомнился. Его рука даже не дрогнула, выражение лица осталось сосредоточенным и спокойным, хотя было очевидно, коллега ожидал другой реакции от собеседника. Лагардов, привыкший всегда контролировать свои эмоции, совсем не собирался исповедоваться ему в совершенных и несовершенных грехах. Статский советник вернул часы обратно в карман, а затем подошел к столу, остановился возле Сергея Семеновича и твердым, несколько грубым тоном произнес:
– Вам это столь важно? – он интонационно выделял каждое слово, из-за чего его речь казалась несколько пугающей. – Вы же прекрасно знаете, что я не скажу вам ее имени. Ни один честный человек не позволит себе упомянуть в подобном разговоре имя прекрасного любимого ангела. Чего вы тогда от меня ожидаете?
– Вы назвали ее любимой? А как же Анастасия Николаевна?
Этот придирчивый вопрос Гравецкого застал графа врасплох. Его очень раздражало такое волнение касаемо госпожи Лагардовой. Сначала Сергей Семенович интересовался ее здоровьем, а теперь еще и ролью в его жизни. Александру Леонидовичу казалось, что это уже слишком нагло и бесцеремонно – лезть не только не в свое дело, но и не в свою личную жизнь.