Грудь у пса была навылет прострелена, и крови он потерял достаточно.
Навозился я с ним – будь здоров! Ну, и медсестра наша, Марья Ивановна, очень мне пособила в лечении-то.
И через недели три поставили-таки на ноги! И это притом, что мы дислокацию постоянно меняли, воевали, нас и обстреливали, и бомбили. Вот и Федьку Подкрона, ординарца полковника Соколова, командующего нашим кавкорпусом, недавно убило…
А медсестра Марь Иванна, видя, что собака постоянно по пятам за мной ходит, как-то сказала, что это Ванюшин перевоспитанный немец бегает. Вот наши разведчики и стали пса Ванюшиным величать…
А Петя Федосов, кошевар наш, даже из обрезка гильзы табличку для ошейника сделал, а на ней выдавил, как собаку зовут. С чего бы это? А Петька только ухмыляется. Хотя, когда я пса раненого привёз, он первый орал, что пристрелить фашистского зверя надо. А теперь вот…
4
USCHI
Слова незнакомые, чужие.
Мягкие, как руки.
А руки хорошие.
Боль убрали, и дышится легко.
Маленький человек всегда рядом. С ним спокойно и надёжно. Он не бьёт никогда, не кричит.
И кнута у него нет.
Что-то постоянно говорит мне.
Не понимаю.
Большая женщина сегодня про меня сказала что-то другим большим людям.
Они смеются.
А мне почудилось моё имя. И уши сразу торчком.
Только слово-имя у них длинное выходит.
Наверное, первая половина – кличка маленького человека, а вторая половина – моя…
Уже привык.
И лошади меня уже не боятся…
Вчера поймал зайца и принёс большому человеку, который всегда даёт мне и всем другим каши.
Он что-то сказал, потрепал меня по шее – и положил в мою миску лишний черпак еды…
Надо будет ещё кого поймать…
5
Иван Павлович Ковылкин. (с 27-й по 31-ю страницы тетради).
Ванюшин за мной по пятам бегает.
Когда я сплю, сидит рядом, сторожит. Никого не подпускает, кроме дяди Коли и Петьки-кошевара.
В начале июля немец почти оттеснил нас назад, перерезал все наши коммуникации, да ещё и 39-й армии тоже, что нашим соседом была.
Постоянные артобстрелы, самолёты с утра до вечера бомбят. Страшно очень.
Потом пришёл приказ, что наступаем скоро.
Нашим разведчикам дали задание – скрытно пробраться в посёлок Погорелое Городище и по рации координировать огонь батареи.
Меня не взяли. Но, так как погода была плохая – дождь и туманы, я за разведчиками нашими самовольно ушёл. И Ванюшин со мной.
Разведчики устроились в полуобрушенной водонапорной башне. Ночью я к ним заявился.
Дядя Коля даже хотел меня выпороть вначале. Потом передумал. И оставил. Сказал, что утром отправит обратно.
А утром вокруг фрицы засуетились. Пушки возят куда-то, мотоциклетки целый час тарахтели на север – оттуда грохот сильный шёл. Потом колонна танков туда-же прошла. И надо же такому случиться, что одному танку водокачка наша чем-то не понравилась. Он, не останавливаясь, повернул свою пушку и вдарил по нам…
Я почти в самом низу был – меня только оглушило. А шестерых наших – насмерть. Только дядя Коля раненый – ему ноги железной балкой перебило.
А Ванюшин из-под груды досок выполз – ему ничего.
А вот рация – вдребезги…
Мы два дня в развалинах сидели.
Под утро 4 августа наши начали артподготовку. А всё с перелётом – не туда бьют.
Дядя Коля тогда написал на карте, куда надо, карту обмотал куском плаща и мне дал. Приказал, чтоб я срочно нашим доставил. А он здесь ещё побудет, дождётся своих.
Мы обнялись, и я с Ванюшиным побежал к недалёкому перелеску. Уже в самом перелеске меня в ногу дурной пулей ранило. Я Ванюшину свёрнутую трубкой в куске плаща карту в зубы дал, сказал, чтоб Марь Ивану нашёл.
Пёс покрутился около меня, потом убежал.
Больше я его не видел…
А через час меня наши подобрали – они к дяде Коле на подмогу шли и рацию с собой несли…
6
USCHI
Маленькому человеку было больно. У него из нижней лапы кровь текла. Такая же, как у меня тогда. Он что-то мне сказал, погладил между ушами, потом тряпку с бумагами мне прямо в рот сунул.
И я понял – надо сбегать за большой доброй женщиной, что убрала когда-то от меня боль.
И я побежал искать её.
Очень быстро побежал.
Потому что знаю, что такое очень больно…
Большую женщину нашёл в знакомой норе из брёвен. Там и другим было больно.
Я положил ей на колени тряпку с бумагой, посмотрел на неё и побежал к выходу.
Побежал назад, к маленькому человеку, которому больно…
7
Олушева Полина Матвеевна (её рассказ в вагоне поезда «Москва С-Петербург»).
Мы с сестрёнкой Феней совсем ещё маленькими были тогда. Мне семь лет, а ей и пяти нету. Папка наш воевал где-то. Мамка пошла в Вахново продукты поменять в обмен на вещи – и не вернулась.
Потом, через два дня, начался страшный грохот. Мы с сестрёнкой в подпол залезли, сидим, дрожим.
Долго грохот был. Потом потише стало.
Посидели мы чуток.
Надо выбираться из подпола. А крышка не поднимается. Её, наверно, сверху чем-то придавило. Только щёлочка малюсенькая – еле ладошка пролезает.
Я под щёлку деревяшку подложила.
И сидим мы в подполе этом и плачем.
Сидим – и ревём в два горла…
Вдруг слышим – что-то сверху зашебуршилось, кто-то ходит.
Потом как будто поволокли что-то тяжелое. Даже деревяшка под люком сломалась, и он снова захлопнулся.
А потом вдруг открылся полностью…
8
USCHI
Вокруг машины, лошади, люди.
Все бегут, стреляют.
Под лязгающую страшную металлическую ленту чуть не попал.
Надо бежать в стороне.
Еле убежал.
Там, сбоку, всё ещё грохочет и стреляет.
А я по грязной дорожке бегу.
Сзади – треск.
Передо мной Motorred остановился.
Слышу – знакомые родные слова;
– Siehe, Kurt, welcher guter Hund!
– Ist verlorengegangen…
Ко мне подошёл большой человек с автоматом на шее. Погладил меня по голове.
Потом сказал, указав на коляску:
– Platz!
Всё ясно. Запрыгнул в коляску, и лёг.
Тогда другой большой человек, который сидел спереди на Motorred, засмеялся и сказал:
– Siehe, versteht.
Которого назвали Kurt, сел позади Motorred, и мы поехали.
Дорога грязная, вся в кочках.
На дне – трясёт.
Но – терплю.
Потом, сквозь тарахтенье Motorred слышу, кто-то скулит.
Как щенок. Или два щенка.
Выпрыгнул на ходу из коляски.
Побежал в сторону разрушенного дома.
Маленькая длинная щель в земле.
Сверху – бревно.
Вцепился зубами, оттаскиваю.
Тяжело очень.
И ногам больно – порезался об осколки стекла и острые железки.
Вдруг рядом оказался большой человек Kurt.
Он схватил бревно и оттащил в сторону.
Потом потянул за что-то – и открылась нора в земле, где была щель.
А в норе двое маленьких человеков на нас смотрят.
И я вспомнил своего маленького человека.
Он где-то остался.
И ему уже давно больно.
А я ещё не пришёл к нему…
Тот, который Kurt, кричит другому большому человеку:
– Jetzt wird der kleine Zirkus!
Потом взял меня за ошейник, оттащил к Motorred, показал рукой на двух маленьких человеков, и скомандовал:
– Voran! Fass!
Я по привычке оскалил зубы и кинулся вперёд. К норе.
И вспомнил, как мне было больно, а маленький человек прогнал боль.
Я резко развернулся и молча бросился на большого человека Kurt.
И только услышал:
– Vorsichtig, Kurt!
9
Олушева Полина Матвеевна (её рассказ в вагоне поезда «Москва —С-Петербург»).
На нас немец смотрел, и собака немецкая рядом была.
Я видела таких собак. Они с фашистами охраняли наших пленных, которые через нашу деревню весной проходили.
Злющие и страшные собаки!
Потом этот фашист оттащил от нас собаку, заулыбался.
Мы выглянули из подпола.
Фашист с собакой что-то сказал другому фашисту, который сидел на мотоциклетке.
Оба засмеялись.
Потом тот, кто держал свою собаку, показал на нас, и что-то крикнул.
И собака помчалась к нам!
Я от страху заорала и закрыла лицо ладонями.
Вдруг слышу рычание. Потом крики.
Потом два выстрела.
Потом опять страшный крик.
Потом выстрел.
Потом стало тихо.
Я отняла ладони от лица.
Смотрю, Феня вылезла из подпола и к собаке идёт. А собака на фашисте лежит. Я тоже подошла. Посмотрела.