П. Марцинковским. Этот трепан сделал операцию неизмеримо более легкой, уже не требующей, как прежде, виртуозной техники. С этим трепаном пересадка роговицы стала доступна любому рядовому окулисту.
Далее, В.П. Филатов предложил применять для пересадки роговицу, взятую от трупов. Этим устранялась трудность, казавшаяся неодолимой, — материал перестал быть дефицитным. В то же время введение такой роговицы решало вопрос не только количественно, но, как потом оказалось, и качественно.
Роговицу трупов пробовали применять и до Филатова французский окулист Мажито, немец Фукс, русские Шимановский, Комарович, Савельев. Однако успеха они не добились: пересаженная роговица в дальнейшем мутнела. Был, однако, такой случай: Мажито как-то собирался пересадить в бельмастый глаз трупную роговицу, но операция в этот день не могла состояться.
Глаз, роговицей которого Мажито хотел воспользоваться, пришлось сохранять в течение 8 суток в холоде. Операция на этот раз удалась особенно хорошо. Это обстоятельство заинтересовало Филатова. Что было, думал Филатов, на этот раз в операции такого, чего не было в прежних случаях пересадки роговицы, произведенных ранее? Только одно: многодневное сохранение пересадочного материала в холоде. В.П. Филатов предположил: не вырабатываются ли в трупной роговице под влиянием холода особые свойства, какими она не обладает без этого?
Филатов стал применять для пересадок роговицу глаз, сохраненную несколько дней в холоде. Результат оказался отличным.
Наблюдая в ряде случаев, как пересаженная трупная роговица просветляет и близлежащие участки бельма, В.П. Филатов стал пользоваться ею также в тех случаях, когда бельмо еще не совсем созрело, когда оно еще только образовывалось. Этим путем он не только лечил уже имеющиеся бельма, но предупреждал их образование.
До 1955 года, то есть за 20 лет, академиком Филатовым и его сотрудниками было произведено свыше 3500 операций пересадки роговицы. Более тысячи из них осуществил сам Филатов.
Все это я, конечно, узнала позднее — услыхала от врачей, прочитала. Но людей — прозревших слепых — впервые увидела в тот день на третьем этаже.
Спускаясь по лестнице в наше отделение, я вдруг обнаруживаю, что в моей руке лежит холодный комок, словно я захватила горсть снега, чтобы запустить в кого-то снежком, но забыла это сделать. Смотрю — это лапа Сашка!
— Откуда ты взялся?
— Да я же с вами был. Там.
— Все время?
— Ага… А вы не заметили?
Я и вправду не заметила. Мне было не до того.
Сашок очень взволнован. Он тащит меня за собой в умывалку. Там он нагибает к себе мою голову, словно верхушку дерева, с которого хочет сорвать яблоко или сливу, и говорит мне в самое ухо:
— Бабушка! Пожалуйста, послушай…
Я не удивляюсь ни «бабушке», ни тому, что Сашок вдруг говорит мне «ты». Я сама очень взволнована.
— Бабушка! Когда Филатов сделает мне операцию, я тоже буду видеть? Как те — наверху? Да?
4. Слезы и слюна
Уже несколько дней Александра Артемьевна почти совсем не встает. Лежит неподвижная и — что особенно поражает! — словно бы равнодушная ко всему! Обычно она всегда окружена людьми. Все стремятся вроде как бы прислониться, притулиться к ней, такой миниатюрной, как к надежной опоре. К ней идут со всеми жалобами, со всеми малыми болячками и тяжкими страданиями. Для всех у Александры Артемьевны находится и сердечное слово, и материнская улыбка, и добрая рука, щедро протянутая для того, чтобы погладить растрепанные головы и растревоженные души. Да, душу тоже можно погладить, и те, что умеют это делать, счастливцы: к ним льнут люди.
Сейчас Александра Артемьевна чувствует себя так явно плохо, что люди совестятся беспокоить ее. И сама она, через силу перемогаясь, никого к себе не подзывает.