Если не считать Дороти Соули, которая нервно вцепилась в свой чехол с виолончелью, нам всем теперь стало невероятно легко и радостно в обществе друг друга, мы были немного навеселе от свежего воздуха и солнца, и каждый казался почти что пародией на самого себя: мы сознательно преувеличивали свои реакции и ответы на чужие слова. Даже Джок, самый сдержанный и невозмутимый из нас, дал себе волю: от трамвая до дома они с Джоан шли чуть впереди, и она часто смеялась.
— Джоан на седьмом небе, — сказала мне Ева в своей обычной ленивой манере.
— Почему это?
— Джок полностью в ее распоряжении.
Я удивился:
— А что, она так уж этого хотела?
— Конечно! Она его обожает! Ты разве не знал?
Я честно ответил, что не знал.
— Ты уверена?
— Не глупи, разумеется, я уверена! Спроси Бриджит.
Мне не хотелось спрашивать Бриджит, да к тому же она стала требовать музыку, как только мы вошли в дом.
— И никаких писем! — заявила она отцу. — Никакого чтения и прочих глупостей. Не зря же я заставила бедняжку Дороти тащить виолончель! Мы обязательно должны сыграть.
— Хорошо, — ответил мистер Элингтон. — Сыграем Шуберта, если остальные не возражают.
— Остальные, — строго проговорила Бриджит, — будут в восторге! Правда, Грегори?
Я сказал, что только «за».
— Вообще-то я как раз собирался предложить музыку — чудесное завершение чудесного дня.
— Порой, Грегори, ты просто ужасен, — сказала Бриджит, вспыхнув зелеными глазами, — но иной раз ты гораздо лучше всех, кто приходит к нам в гости.
— И когда я бываю ужасен? — полюбопытствовал я.
— Когда задаешься, умничаешь и притворяешься, что много знаешь. В конце концов ты только на год старше меня — или того меньше — и не так уж много знаешь. Помнишь, как ты глазел на нас в трамвае? Я ужасно злилась, Ева хихикала, и только Джоан за тебя заступалась. Впрочем, Джоан вообще за всех заступается. Думаю, она это ради Джока Барнистона делает, хочет ему угодить. У него для каждого ласковое слово найдется, такой он добренький — прямо убить иногда хочется! По-моему, он совсем ничего не понимает в музыке, просто умеет внимательно слушать, как Джоан, но большой любви к музыке у него нет. А вот у тебя есть. Я знаю, потому что наблюдала за тобой.
— Никогда не замечал, Бриджит.
— Ну так знай, я за тобой приглядываю. Ты слышал, я в следующем году могу уехать учиться в Лейпциг? Папу я уже почти уговорила. После сегодняшней игры я его еще раз попрошу, и, если он согласится, вот тогда это будет действительно чудесный день!
— Я бы очень этого хотел. Потому что для меня день был чудесный.
— Еще не вечер. Ой! — Мы только что свернули на дорожку, ведущую к их дому. Джоан, Джок Барнистон и Ева стояли у крыльца и беседовали с Беном Керри, который, по всей видимости, ждал нашего возвращения. Бриджит остановилась, положила руку — у нее были маленькие угловатые руки, немного неряшливые, — на мое плечо и пристально смотрела на меня. Я заметил, что у нее на носу появилось несколько новых веснушек.
— В чем дело? — Наверно, мы что-то забыли в домике на пустоши: скрипку, ноты или еще что-нибудь…
— Почему нельзя остановить время? Почему мы не можем взять и признаться себе: вот это — самое главное в жизни, больше нам ничего не нужно, мы будем беречь это и никому не позволим нарушить идиллию. Почему так нельзя, Грегори? Отвечай!.. — Бриджит говорила запальчиво и все дергала меня за руку, словно пытаясь вытянуть ответ.