Весной оно пробуждается как ни в чем не бывало и ведет себя так, словно родилось тут двенадцать-тринадцать лет назад.
– Восхищен, мистер Бунчужный. Вы – волшебник. Добрый волшебник.
Тарас Игнатьевич кивнул и посмотрел на часы. Ему хотелось до отъезда хоть немного побеседовать с Джеггерсом неофициально, доверительно. Джеггерс тоже посмотрел на часы и заметил, что он очень сожалеет, но время на исходе. Они вернулись в кабинет. Бунчужный отпустил переводчика, жестом пригласил Джеггерса к столу. Налил в рюмки коньяку. Предложил выпить. Выпили. Закусили.
– Я плохо владею вашим языком. Но, полагаю, лучше разговаривать на плохом английском, нежели молчать.
– Зачем же нам, дорогой мистер Бунчужный, беседовать на плохом английском, когда мы можем поговорить на вполне удовлетворительном русском?
Бунчужный посмотрел на него с удивлением, улыбнулся:
– Какого же черта мы тратили время на переводы?
Джеггерс хитровато прищурился:
– Выгодно, когда думают, что ты, как это говорил ваш Короленко, «без языка»: иногда совершенно неожиданно можно услышать много интересного.
– И неинтересного тоже, – буркнул Бунчужный. – Иногда такое можно услышать – в глазах потемнеет.
– Можно, – согласился Джеггерс. – Кстати, что значит «зануда»?!
– У нас так называют скучного и до тошноты нудного человека.
– А вот это? – он раскрыл свой блокнот и заглянул туда: – «Выбирала дивка – и выбрала дидька».
– Это украинская поговорка. Так говорят, когда девушка долго выбирает суженого, а потом останавливает свое внимание на ком не следовало бы.
– И матушка, конечно, бывает недовольна. То-то мистер Скиба вспомнил о ней.
– Нет, это ругательство. Крепкое русское словцо, – сказал Тарас Игнатьевич.
– Да, русские умеют ругаться, – Джеггерс улыбнулся с хитрецой. – Как это у Ильфа и Петрова, мистер Безенчук? Помните? «Туды его в качель!» Впрочем, наши тоже умеют ругаться. Особенно докеры и моряки. О, наши моряки умеют великолепно ругаться! Только они в таких случаях не вспоминают матушку. Да, когда играешь роль невидимки, можно услышать и много неприятного. Но интересного все-таки больше.
Тарас Игнатьевич спросил Джеггерса о планах его фирмы. Тот стал рассказывать. Это были не очень радостные планы, полные тревог в связи с конкуренцией, забастовками, проблемами сбыта. Бунчужный говорил не столько о технических проблемах, сколько о коллективе, благоустройстве цехов, сервисе трудящихся.
Джеггерс опять прищурился. От этого на его умном лице появилось добродушно-хитроватое выражение, словно он, играя в шахматы с опытным противником, вдруг сделал неповторимо удачный ход.
– А ведь вы не отличаетесь от нас, мистер Бунчужный. Вы просто лезете из кожи вон, чтобы максимально повысить производительность труда. Вы делаете все, чтобы обеспечить своему заводу постоянную высококвалифицированную силу рабочих. Вы создаете отличные условия: благоустроенные цеха, цветы на окнах и у станков. Вы создали для своих людей целый город. Вы не хотите, чтобы они трепали себе нервы в трамваях, автобусах и троллейбусах. Больница по своему оснащению и комфорту похожа на госпиталь для избранных мира сего. Ночной санаторий в сосновом лесу, дом отдыха. И все это бесплатно. Если бы вы могли для всех, кто живет вдали, приобрести за полцены автомобили, вы бы сделали и это.
– Безусловно, – сказал Бунчужный.
– В чем же разница?
– Моя зарплата немного превышает оклад инженера, тогда как ваши прибыли… Полагаю, вы не нуждаетесь в уроках политграмоты, мистер Джеггерс.
– Простите, я забыл, что вы всегда – политик.
– Всегда и во всем, – сказал Бунчужный. – И вы – тоже. Только мы не скрываем этого. И того, что интересуемся вашими достижениями, тоже не скрываем. Я показал вам свой завод, мистер Джеггерс.