С капитаном «Пелопоннеса», очень красивым, общительным, немного заносчивым человеком, я быстро сдружился. Звали его Луи Костанакис. С первых же дней нашего знакомства Луи рассказал мне свою романтическую биографию.
Отец его тоже служил капитаном на торговом корабле, а мать – француженка. Отец умыкнул ее во время стоянки в Марселе. И вот, чтобы восстановить добрые отношения со своими французскими родственниками, первенца решено было назвать в честь отца жены – Луи. До того как стать капитаном «Пелопоннеса», Луи служил на легком крейсере. Потому, нужно думать, в нашем корабле ему больше всего нравилась устремленность его вперед и благородные линии, которые очень походили на обводы легкого крейсера. Электронное оборудование сейчас дает возможность даже в самый непроницаемый туман отчетливо видеть любое препятствие задолго до его приближения и управлять всеми двигателями. Сложная электроника насторожила Костанакиса. Он косился даже на простой автомат, который регулирует натяжение причальных тросов. Когда корабль стоит в океанском порту, на его положение у пирса сказываются погрузки и разгрузки, приливы и отливы… Причальные тросы приходится то подтягивать, то попускать. Когда-то это делали вахтенные матросы. Сейчас – автоматические приспособления.
«Автоматика – это хорошо, – говорил Костанакис, – но если она вдруг откажет… Людей-то у нас из-за этой автоматики раз-два и обчелся».
Но вернемся к рейсу. Капитан очень спешил. Фирма была заинтересована доставить груз вовремя, даже немного раньше срока. Это была солидная фирма. Больше всего боялся Луи задержки при переправе через Суэцкий канал. Надеялся поспеть в Порт-Саид к формированию каравана, однако не успел.
«Теперь жди, пока те, что ушли, доберутся до большой воды. После этого встречный пропустят», – ворчал он.
Но что поделаешь, движение по Суэцкому каналу возможно только в одном направлении, и порядки тут строгие, предусмотренные бог весть когда специальной международной конвенцией. Пришлось ждать. Пришвартовались к бочке. Первыми пришвартовались. Подходили другие корабли. Вскоре их много набралось. Каких только не было там – сухогрузы, танкеры, пассажирские лайнеры. Даже две спортивные яхты затесались. Чистенькие, стройненькие, как девушки семнадцатой весны у нас в Чиатури. Напротив пришвартовался грузопассажирский «англичанин» примерно одного с нами водоизмещения, «Брэдфорд».
…Вечерело. Меня просто поразили наступающие сумерки. Очень они уж короткими показались. И ночь поразила. Представьте себе: темная, как мазут, вода, на ней – подмаргивающие друг другу бакены, справа и слева – таинственные огни Порт-Саида. И над всем этим – фиолетовое небо. Именно фиолетовое.
…«Англичанин» стоял весь в огнях. На нем гремела музыка. Время от времени доносился приглушенный расстоянием беззаботный смех. Веселятся пассажиры.
«Пришел немного позже нас, – бурчал, глядя на «англичанина», Костанакис, – а уйдет раньше всех. Все раньше нас уйдут. Даже вон та самоходная галоша», – ткнул он трубкой в направлении огромной японской нефтеналивной баржи.
Я сочувственно кивнул головой: «Ничем я тебе, дорогой мой Луи, не помогу: такой тут порядок. Сначала пассажирские пойдут, потом грузовые, а наш «Пелопоннес» со своим грузом – после всех и на соответствующей дистанции».
Так и вышло. Снялись только на другой день. Я стоял у борта, любовался каналом. Незабываемое зрелище. Там, где берега понижаются до одного уровня с водой, – лужа и лужа, а где повышаются – поразительная иллюзия: справа и слева, сколько окинешь взглядом, желтая пустыня. И вот, понимаете, по этой пустыне ползут корабли. Именно ползут. На брюхе. Будто посуху, медленно, медленно.