Это очень много – шесть страниц. Конечно, мне тебя не хватает, но я все же хорошо работаю. Когда у тебя появится время, ты убедишься, как хорошо я работаю сейчас. И не мучай себя попусту. Ведь ты не можешь делать больше, чем делаешь.
Ему показалось, что она опять заплачет. Он снял с вешалки шляпу, сказал, что проводит ее немного. Она обрадовалась.
Дома Галина позволяла себе и посетовать на судьбу, но в больнице держалась крепко. Взяла она себя в руки сразу, как только мать легла к ним в отделение и Андрей Григорьевич заподозрил опухоль. Она решила держаться так, будто ничего опасного нет, будто заболевание хоть и тяжелое, но излечимое.
Да, она держалась крепко. Но вчера, когда мать, обессиленная очередным приступом, сказала каким-то жутким шепотом: «У меня уже нет сил, Галочка… Надо ли, чтобы это продолжалось?» – Галина похолодела.
– О чем ты?
– Это пытка. Надо ли, чтобы она продолжалась?
У Галины мурашки изморозью пошли по телу. Эти слова она уже слышала несколько лет назад, когда студенткой впервые пришла в хирургическую клинику. Там лежал артист Воронин. Он был красив и талантлив. Девчонки не стеснялись своей влюбленности в него. А после операции… Во время перевязок на него было страшно смотреть. Рот, глаза, каждая черточка лица – все кричало о боли, но крика не было, только серебряная трубка в горле хрипела и клокотала. Галине, когда она увидела это, стало дурно. Потом ее долго рвало. И это казалось ужасным: ведь она будет врачом и вдруг… Придя в себя, стала оправдываться:
– Понимаете, девочки, если бы он кричал… Было бы легче. А так…
Ночами его изводила бессонница. Обычные дозы снотворного не помогали. Их увеличили. Потом еще. А через несколько дней Воронин умер. Накопил смертельную дозу снотворного и отравился.
Дежурный врач, докладывая утром на пятиминутке, был убежден, что не миновать разноса. Но профессор тяжело вздохнул.
– Знаю, – сказал он. – Звонили.
Потом Галина слышала, как профессор, шагая по коридору со своим старшим ассистентом, сказал:
– Я бы на его месте поступил так же. Этот Воронин и на сцене и в жизни был настоящим парнем.
И Галина тогда подумала, что профессор прав. Воронину, для которого сцена – все, остаться без голоса… Это была бы не жизнь, а пытка. Сплошная пытка.
Вот и мать – тоже. Галина понимала, что ей ничем уже не помочь. Но внутри все протестовало.
– Господи, как же наша медицина еще беспомощна!
– Вы же умница, Галина, – сказал Багрий. – Вы же знаете, что такое солнечное сплетение. И что такое опухоль с метастазами, тоже знаете.
– Я все понимаю, все. Но если бы унять эти боли, хотя бы на время.
– Да, это очень худо, когда человек не переносит обычных наркотиков, – сказал Багрий. – Только наркотал.
– А что, если вспрыснуть не три кубика, а четыре?
– Попробуйте, – сказал, подумав, Багрий. – Только, пожалуйста, осторожно.
После инъекции четырех кубиков мать проспала три часа. Потом некоторое время чувствовала себя сносно. Затем снова появились боли, но терпимые. Спустя несколько дней пришлось добавить еще кубик. Вадим Петрович – старший ординатор отделения, молодой, импозантный – прочитал историю болезни Валентины Лукиничны и, увидев дозу наркотала, только присвистнул.
– Однако!..
– Что «однако»? – спросила Галина.
– Ампула наркотала! Это же по сути наркоз.
– Нас учили всегда индивидуализировать дозировки, – ответила Галина. – Если четыре не помогают, надо вспрыскивать пять.
– Это по сути наркоз, – повторил Вадим Петрович предостерегающе.
– Знаю, – сказала Галина.
– Так вот, – начал Шарыгин, по-прежнему не поднимая головы, – я полагаю…
Он опять замолчал. «Удивительно, как он умеет выводить из себя», – уже с раздражением подумала Галина. Зазвонил телефон.