Если что случится в мое отсутствие, я никогда не прощу себе.
– Ладно, иди, – согласился он. – Только умойся и поешь. Ты должна крепко держаться, хотя бы ради нее. Умойся и поешь.
– Хорошо, я сейчас умоюсь и поем, – всхлипывала она. – Ты прав. Я не должна распускаться.
Пока она умывалась, он приготовил завтрак – яичницу с ветчиной, масло, сыр, чашку чаю. Он все мог – и сварить, и постирать, и прибрать в комнатах. Она постепенно отстранила его от всего этого – мужчина должен быть мужчиной, а сейчас… Он говорит, что ему просто не доставляло это забот. Что, когда моешь посуду, хорошо думается. А под звук пылесоса удается даже решить очень сложный сюжетный ход. Он поставил на стол дымящуюся яичницу, положил нож, вилку. Сел напротив.
– Не понимаю, зачем ты терзаешь себя, – сказал он.
– Мне кажется, я что-то упустила.
– Ты делаешь все, что можешь. И все вокруг тоже делают, что могут.
Она вздохнула.
– Ну, пожалуйста, успокойся, – попросил он.
– Я уже успокоилась, – сказала она и опять вздохнула. – Я сейчас поем и пойду. Ты прости, что я совсем тебя забросила.
– Какую, однако, чушь несет человек, когда у него горе, – пожал плечами Сергей.
Прощаясь, она обняла его и опять заплакала.
– Ну вот, снова…
– Это уже от радости, что ты у меня есть, – произнесла она шепотом. – Не представляю даже, что было бы со мной, если бы не ты. Тебе не очень трудно без меня?
– Трудно? Это не то слово. Впрочем, не думай обо мне как о заброшенном. Я солдат. И мне хорошо работается сейчас. Если бы у тебя было время… – он замолк. Она понимала, что он хотел сказать.
Он любил вечерами, когда она возвращалась с работы, слушать в ее чтении свои черновые наброски. Затем он ходил по комнате и говорил, говорил, энергично жестикулируя, рассуждая вслух, как бы споря с самим собой. Она слушала молча. Старалась не перебивать, понимала – ему нужно «выговориться». И при ней это у него получалось особенно хорошо. Она чувствовала, что сейчас, когда приближается срок сдачи рукописи, когда надо особенно много работать, ему не хватает ее.
– Я понимаю, Сергей, моя беда – это в какой-то мере и твоя беда.
– Почему в «какой-то мере»? – спросил он.
– Прости, я не так выразилась.
– Мне хорошо работается, – повторил он. – Вчера был Гриша Таранец. Мы с ним проболтали добрых три часа. Посплетничали немного. Да, знаешь, отрывок из моего романа газета наша печатать не будет.
– Почему? – удивилась Галина. – Ведь главный редактор читал, и ему понравилось.
– Он уехал с делегацией в Болгарию на две недели. Его обязанности исполняет сейчас Романов.
– Вот кому я не доверила бы такую должность даже временно.
– У него большой опыт работы в газете, великолепное чутье наиболее важного. А это, согласись, самое главное для редактора.
– Для редактора самое главное быть человеком.
– Быть человеком – очень трудная профессия, – улыбнулся Сергей. – Впрочем, эту истину хорошо знали еще в древности.
– Ты всегда древнюю мудрость выставляешь, как щит. Я же знаю, что тебя злит все это. Не может не злить.
– Злит, конечно, – спокойно произнес он.
Она почувствовала, что разговор о Романове тяготит мужа, и потому спросила.
– А как у Гриши дела?
– Он почти закончил поэму. Прочел мне два отрывка. Неплохо получается. А третьего дня приходила его Таня. Прочитала мне мои две главы. Она хорошо читает.
– Ну, как у них?
– С ним любой будет нелегко.
– Любить человека – и приносить ему горе… Не понимаю.
– Он это делает помимо своей воли.
– Ты будто оправдываешь его.
– Нет. Но все равно мне хочется помочь ему. И я это делаю в меру сил своих. – Он улыбнулся. – Как видишь, дел у меня невпроворот. И поверь, мне хорошо работается. Сегодня утром, например, я сделал шесть страниц.