Как медленно плывут колосья волнами
Не наглядишься – хоть до ночи стой.
Как низко-низко
Кланяются полные
Как высоко заносится пустой.
Застенчивость Дмитрия Ковалева – мука раздумий и утрат, застенчивость мудрого человека, осознание того, что за пределами достижимыми лежат они, другие пределы, вечные и бескрайние. Любовь и ненависть. Жизнь и смерть. Чужбина и Родина. Свет и тьма. Человек без муки совести – человек без прошлого. А человек без прошлого – существо довольно опасное. Это – ядерная течь, готовая взорваться в любое мгновение. Ему, этому человеку, не жаль потерять славу предков – ее нет; ему не жаль лишиться Отчизны – он ее не знает. Ему не жаль утратить язык – он не его, а лишь приобретенный предмет для пользования на сегодняшний день. Да и себя он жалеет не обычной жалостью человека, а какой-то синтетической смесью жалости, эрзацем жалости.
Устойчивость Дмитрия Ковалева в том, что он рассматривает человека в его связи с историей, с эпохой. Минута и вечность – понятия осязаемые, а не символические. Традиции чувства и слова, причастность к делам Отчизны – факты реальные:
За путями в молчанье своем
Чаша памяти вечной встает.
Мне о том,
Что не вечно живем,
И сегодня забыть не дает.
Свет включаю под утро всегда,
Но такой, что углы не зальет.
Мыслью занятый, гляну туда:
Спит Есенин,
Но синью завет.
Спят Тропинин и Даль там давно,
И Саврасов, и Суриков там…
Разве им, как живу, все равно
И каким поклоняюсь местам?..
У трактора или у тепловоза – нет Родины. Их можно «родить» всюду: в Америке, в Китае, в Замбии…
Они не слышат запаха родного дома – у них его нет, они ни о ком не тоскуют – им не больно. Но я встретил однажды человека, перед которым дрогнуло мое сердце.
Вращая мутными глазами, причмокивая мокрыми губами, потный и лысый, он хрипел: «Пр-рилетел из Пар-рижа, из Пар-рижа, а сейчас качу в Ту-лу, качу в Ту-лу, а из Тулы – прямо в Амстер-рдам, прямо – в Амстер-рдам! Летаю – гляжу-у! Летаю – гляжу-у! Летаю – гляжу-у! Пи-ше-ется! Пише-ется!..»
Нет, нельзя стать добрым, если рядом нет добрых. Нельзя стать храбрым, если рядом нет храбрых. Нельзя стать верным, если рядом нет верных. Так и будешь прыгать: из Ту-лы – прямо в Амстер-рдам!.. Вся земля для него – ничего не стоит, лишь бы он успел перескочить из Ту-лы в Амстер-рдам!
Но у человека-патриота заботы человеческие: ему надо сберечь дорогое чужое, как свое кровное:
Опять шпионы и границы.
И, как Испания, Вьетнам.
Работорговцы!
Пыл в погоне,
Азартный куш, как на паях.
По жизням, как на полигоне,
Сердец мишени на полях.
И только кровью бы упиться.
Им эта новость не новей.
Успели вырасти убийцы
Скорее наших сыновей.
Чтоб только атомная копоть,
Тясячелетья чтобы вспять.
Бесчеловечность жадно копят
На человечество опять.
Застенчивость – всегда таит в себе старание почувствовать то, что рядом с тобою, разглядеть, что за тобою, отобрать для души и для жизни самое нужное, самое необходимое: верность доброте, непокорность злу, любовь к большому и светлому миру:
Бывало, мой дед топор откует —
И плотник
И дровосек
Ликуют.
Зато из-за речки,
Лишь станет лед,
Являлся к нам лесник в мастерскую.
– Знаешь, Трофимыч, знаешь.
Не спорь..
Три дуба в ночь свезли от болота.
Какому ты вору ковал топор? —
И дед отрезал:
– Не моя работа!
Добрая работа – для доброго дела. Добро не родится от черного умысла. Но добро и мобилизует все силы протеста и ненависти, если на него посягнули зависть, разбой, вероломство.
Так было. Так есть. Так оно будет:
Живые на земле живут не праздно:
Кто сеет хлеб,
А кто – чуму.
Обманут подло
Веривший напрасно.
Опасен —
Кто не верит
Ничему.
Нельзя не согласиться с этой истиной, высказанной поэтом. Равнодушие не воскрылится от золотого и звучного рассвета, не затоскует от осеннего шума дубравы, не заплачет над бедою товарища. Равнодушие холодно и безоговорочно выносит оценку всему. У равнодушия нет лица, нет голоса. Оно – мутно и расплывчато, как мгла, ползущая из ущелий, как отрицание, не ведающее сомнений…
Однажды мы вместе с Дмитрием Михайловичем прямо из Литературного института, где он вел семинар, поехали в Коломну выступать перед читателями. По дороге завязался горячий спор. Один студент, начинающий поэт, начал грубо ругать стихи Бориса Пастернака. Дмитрий Михайлович попросил студента объяснить – как он понимает творчество Пастернака, но, обнаружив, что студент только в общем плане представляет себе творчество поэта, возмутился и за весь путь не сказал ни слова…
Мы не знали, нравился Дмитрию Ковалеву Борис Пастернак или нет, суть в том, что пустопорожняя болтовня невежды – зло: сам Дмитрий Ковалев завоевал себе авторитет поэта не склоками и шумом, а упорным и честным трудом подмастерья и мастера.
Александр Твардовский или Василий Федоров добились известности и высокой любви читателя своими яркими произведениями, а не перекрестными «дискуссиями», и «диспутами». И если кто-то, лишась «критического» подогрева, немедленно канет в небытие, то настоящий талант и без «гальванизации» заметен и действен.
Еще Добролюбов в статье о Кольцове говорил: «Поэзия основывается на нашем внутреннем чувстве, на влечении нашей души ко всему прекрасному, доброму и разумному. Поэтому ее нет там, где участвует только какая-нибудь одна из этих сторон нашей духовной жизни, подавляя собою обе другие. Например, прекрасно сшитый фрак, как бы он ни был прекрасен, не заключает в себе ничего поэтического, потому что тут нет ничего ни доброго, ни умного. Точно так – отдать в назначенный срок занятые деньги – дело доброе и честное, но оно не заключает в себе поэзии, потому что мы не видим в нем ни особенного умственного развития, ни изящества…»
Посмотришь, иной критик напишет статью о каком-нибудь поэте так, будто отважился отдать вовремя занятые у этого поэта деньги… Недаром Дмитрий Ковалев так грустно говорит об этом:
Мои березы,
Я без вас болею,
Я жить без вас,
Наверно, не смогу!
Чем больше вас чернят —
Тем вы белее,
И утро все в березах,
Как в снегу
Перед нестыдной
Вашей наготою
Остолбенело солнце,
Льнет к росе.
И словно бы
К защите наготове,
Стоят дубы
В воинственной красе.
Постоянная готовность защитить светлое, человечное – главная песня Дмитрия Ковалева, главная мысль его творчества, вобравшего в себя и суровость военной поры, и напряженную работу соотечественников мирного времени.
Дмитрий Ковалев живет полнокровной жизнью гражданина и поэта. Принципиальность и смелость, убежденность и откровение – его пособники в работе, его опора в раздумьях над жизнью:
Отликовал,
Отцвел
И канул
День наслажденья
С милой,
С милым…
А мы с тобой —
Перед веками,
Перед собою,
Перед миром.
Творчество Ковалева всегда обозначено ответственностью перед людьми, перед собственной честью за все, чем одарила его жизнь, чем нарекла и что вверила ему земля отцов и дедов. Он в порыве продолжает:
Нам друг от друга
Не избавить,
Не отвести,
Как ветвь от ветви.
Спасибо времени
За память
Его мы осязаем ветры.
Философская лиричность вообще свойственна стихам Дмитрия Ковалева, отмеченным ветром юности и любви, удивлением перед красотой женщины, перед ее статью и нежностью.
Солдат, поэт, Дмитрий Ковалев через грохот орудий и дым пожаров поднял и не дал погасить никакой буре чудо-огонь. Крылатое признание сердца сердцу:
Все видится
Закрытыми глазами,
Все любит:
Руки, губы и колени;
Дыханьем,
Шорохами
И слезами,
Улыбкой…
Светлая привязанность и постоянство, может быть, и есть то чудо любви, которое тысячелетиями постигает человечество. Поэт Дмитрий Ковалев не пытается разрешить тайну любви, он только трепетно говорит – признается об ощущении этого чуда, этой околдовывающей тайны:
Снилось мне,