Небрежно махнув головой, он выскочил за дверь, в прохладу пустынного коридора, и уже никого не стесняясь, со всей скоростью рванул к выходу из школы.
Хорошо, что каникулы ещё, малышня под ногами не носится.
На ходу застёгивая оранжевую куртку, он выбежал из здания школы, ещё раз взглянул на часы: 12:45.
– Романыч! – за спиной послышался топот и гомон голосов. – Ты куда? Погнали тусить к Пашке!
Это Горыныч, Пашка и Санёк, пацаны из его класса, друзья.
«Только вас мне здесь не хватало!» – ругнулся про себя Ромка. Отрицательно качнул головой:
– Парни, не сейчас! Я вас вечером догоню! – махнул рукой и помчался к остановке, на ходу посматривая на стрелки: 12:49. Чёрт! Может не успеть.
– Романыч, мы у Пашки тогда. Подруливай! – орали ему вслед. – Вот чума-пацан. Вечно так с ним…
Но он уже заскочил на подножку уходящего с остановки автобуса. Пластмасса дверей хрустнула, но пустила его внутрь под неодобрительными взглядами пожилого водителя, бабушки и молодой мамочки с ребёнком.
Ромка прижался портфелем к инфракрасному окошку, загорелась зелёная стрелочка, и турникет наконец пропустил его в салон. Он прошёл подальше от любопытных пассажиров и плюхнулся на мягкое сиденье у окна. На мгновение закрыл глаза. Затих, переводя дух.
В лицо ударил яркий, но всё равно холодный луч январского солнца. За окном проплывали грязные бока легковушек, торопливо суетились маршрутные такси, на переходах сновали пешеходы, сумрачно поглядывая друг на друга. Ромка качал головой в такт уходящим секундам, то и дело поглядывая на часы.
12:55. Четырнадцать минут на автобусе. Плюс шесть минут от остановки до дома. Две минуты – пешком на третий этаж. Одна минута – открыть дверь. Итого двадцать три минуты. А у него всего двадцать одна. И то если повезёт.
Какой-то придурок резко затормозил около автобуса и, кажется, задел его.
Бли-и-ин! Только этого не хватало. Сейчас начнутся разборки, гаишники. У него нет времени на всё это. Ни секунды.
Он подскочил, забросил портфель на плечо и с силой ударил по кнопке принудительного открывания дверей. Механизм, хоть и не с первого раза, но подчинился, двери медленно поползли в стороны.
– Ненормальный!
– Псих! – кричали ему вслед, но он, поскальзываясь на тонкой ледяной корке, рванул прочь.
Итак, на автобусе надо было проехать четырнадцать минут, он проехал четыре. Сейчас 12:59.
Ещё десять минут ехать. А бежать сколько?
Чёрт! Чёрт!
Если бежать примерно сорок четыре километра в час, то можно сократить недостающую минуту…
Сорок четыре километра в час! Это ж двенадцать с хвостиком метров в секунду!
Это кто ж так бегает?
«Усейн Болт[2] так бегает. Но на короткой дистанции. А мне семь километров с гаком бежать… Или сдохну, или добегу».
Ромка взглянул на часы. 13:00.
Какие-то там, то ли американские, то ли английские учёные посчитали, что человек может бегать шестьдесят пять километров в час. Может теоретически. Но никто ещё не бегал.
«Может, не надо было, – мелькнуло в Ромкиной голове. – А мне надо».
И он помчался дальше.
Уже забегая во двор своего дома, он ещё раз мельком взглянул на часы. 13:13.
«Ого! Я только что сделал Усейна Болта!» – радостно взвизгнуло в голове, и Ромка взлетел по ступенькам на третий этаж.
Перескакивая пролёты, распахивая на ходу куртку, он притормозил у своей двери, только в эту секунду понимая, что, кажется, забыл ключ…
Он его обычно укладывал во внутренний карман, под «молнию», держал на длинном шнурке, чтобы не потерять вот в таких случаях. А вчера его отнял отчим.
Этот гад потерял свой комплект и отобрал его, Ромкин: «Тебе, сосунок, ещё рано свои ключи иметь».
И сейчас у него осталась одна несчастная минута, он стоит под дверью своей квартиры, почти достигнув безопасного места.
Но почти не считается.
Романа бросило в холодный пот.
Начинается…
Дрожащей рукой он дотронулся до кнопки звонка, сам не зная, на что рассчитывает.
В тишине спасительного коридора раздался переливчатый трезвон, который уже уходил из Ромкиного сознания куда-то в мутную темноту, терялся в надвигающемся ватном полусне.
Краешком уцелевшего сознания он почувствовал, что дверь отворилась. Чьи-то руки поймали его, падающего, и втянули в прохладу квартиры, уложили или посадили куда-то.
Он уже не понимал.
Голову перехватило тугим ремнём. Ромка читал давно, ещё классе в четвёртом, книжку про индейцев. Там писали, что те казнили злодеев, ну и бледнолицых, конечно, вот таким способом – плотно затягивали на голове размоченный кожаный ремень и оставляли несчастного связанным на солнце. Палящие лучи постепенно подсушивали ремень, тот сжимался, стягивался, медленно сдавливая череп. Пока тот не треснет. Ромке казалось, что он попал в руки воинственных индейцев. Впрочем, как и обычно.
Это его расплата.
Перед глазами проплывали чёрные, зелёные, кобальтово-синие круги, медленно разрастаясь из точки прямо перед Ромкиными глазами и методично сменяя друг друга. В призрачном полумраке он видел свои бледные руки, скрюченные судорогой и хватавшие что-то цветное.
Тело не понимало, где находилось, что делало, дыхание срывалось на сиплый свист. Ромке казалось, что он проваливается в размытый синевой колодец, на блестящих от воды стенках которого, словно приговор, светился текст решённой друзьям задачи.
И пасмурное лицо деда.
А да, цветная тряпка, за которую он судорожно хватался, – это дедова любимая байковая рубашка, в ней его и хоронили.
Кусочком, нанометром сознания он чувствовал, как его мозг теряет контроль над телом: оно сотрясается, извергая из себя всё новые и новые порции утреннего завтрака, остатки самоуважения, превращая его из человека в тупое животное, жалкого червяка, достойного лишь брезгливого отчуждения.
Достигнув своего пика, судороги стали медленно отступать. Чёрно-синие круги перед глазами тускнели, теряя болезненность очертаний и методичность головокружительных вращений.
В этот раз повезло. Кожаный ремень на голове оказался некрепким, лопнул на мгновение раньше его черепа.
Ромка усмехнулся. «Хрен вам с редькой, краснокожие, а не скальп благородного капитана!»
Чернота вокруг рассеивалась.
Глава 2 Хрусталёва, 27
– Лера, Лерочка!!! Густой пар в ванной. Испуганное лицо мамы.
– Лера, что случилось? Тебе плохо? – Мама перевернула её на спину, подложила что-то мягкое под голову, укрыла лоб прохладным, растирая онемевшие руки дочери. – Потерпи, милая, «Скорая» уже едет…
– Мама, зачем «Скорая»? – Лера попробовала сесть, но мама силой уложила её назад.
Девушка оглянулась: она лежала в ванной на полу, прозрачная занавеска с дельфинчиками наполовину оборвана, несколько полок снесено вместе с тем, что на них было, вывалившийся из душевой кабины шланг неистово залил всё кругом, наверно, сейчас соседи прибегут жаловаться.
Но вместо соседей появились врачи в толстых тёмно-синих комбинезонах, с большим оранжевым сундуком в руках. Её переложили на диван в холле, долго мерили давление, слушали сердце, светили в глаза, простукивали, похлопывали. В итоге сделали укол и велели спать.
Сквозь надвигающуюся пелену Лера слышала, как мама звонит на работу и предупреждает, что завтра приедет позже – дочь заболела. А потом в глубине сонного марева осталась только та темноволосая, в длинной ночной сорочке и с печально-требовательным взглядом.
Лера проснулась внезапно, выныривая из тревожного безвременья. Мама дремала рядом, почувствовав движение, тут же подскочила к дочери:
– Ты как?
– Нормально я, мам, правда. – И Лера, повинуясь мягкому, но повелительному жесту, снова опустила голову на подушку. Она осторожно взглянула на часы: половина двенадцатого ночи. Из кухни доносился аромат свежезаваренного цейлонского чая и ванили, от которых крепло чувство защищённости.