– А ещё борются за звание дома высокой культуры быта,[1] – вздохнула она фразой из известного кинофильма советских лет, который мама часто пересматривала, и Лера волей-неволей выучила его наизусть.
Яростно смыла с лица остатки мыла, проворчала:
– Жалобу на них надо написать, коллективную.
И открыла наконец глаза.
Рядом с ней, под струями горячей воды, стояла высокая темноволосая женщина с уставшим лицом и испуганно-удивлёнными серыми глазами. Кажется, незнакомка была не готова к тому, что её заметят.
– Вы кто?! – зашипела Лера, хватаясь одновременно за скользкий кафель и полупрозрачную занавеску с наивными дельфинчиками и пытаясь ею прикрыть наготу.
Женщина шумно выдохнула и выпрыгнула из ванной, в одно мгновение оказавшись за дверью.
– Стой! – заорала Валерия. – Я сейчас полицию вызову!
Она в самом деле решила, что нужно звать на помощь: мало ли кто проник в квартиру вместе с этой ненормальной! Ещё и в ванную к ней забралась, это вообще!
Куда охрана только смотрит?!
Лера сиганула к двери, захлопнула её за незнакомкой, дрожащими пальцами передвинув щеколду. И только тут поняла, что оказалась в западне: телефона с собой нет, позвать на помощь не сможет, предупредить маму – тоже, защититься здесь нечем. Разве что пенкой для умывания. Да и щеколда эта – так, мелкое недоразумение для злоумышленников, а не преграда. Дверь можно вынести в два счёта. Лера, быстро натягивая махровый халат, прислушалась.
В квартире стояла мёртвая тишина. Ни шороха. Ни скрипа. Ни шёпота.
Всё внутри похолодело: получается, там, в коридоре, тоже прислушиваются.
Лера отпрянула в глубь ванной, в то же мгновение заметив, что ручка легонько дёрнулась, щеколда соскользнула с петли… и дверь отворилась.
В нос ударил резкий запах гари.
Нет, не такой, когда убегает молоко из кастрюли или подгорает гороховый суп. Это была едкая, привязчивая вонь смеси обугленного дерева и пластика. Это был запах большого горя.
Лера, плотнее кутаясь в халат, осторожно ступила босыми ногами на покрытые рыхлым пеплом головешки. Вокруг всё – стены, потолок, пол – оказалось чёрным от копоти, проёмы прогорели. Повиснув на покосившихся петлях обугленными струпьями, скрипели покорёженные картонки дверей.
– Эй! – Жалобный голос девушки пропал в топкой тишине, в которой было слышно, как поднимаются в воздух и снова медленно оседают белёсые хлопья. – Кто здесь?
Лера сделала ещё несколько осторожных шагов.
Это был не её дом. Она ещё ничего не понимала, но могла бы поклясться, что это не её дом, не её квартира.
Девушка стояла посреди жуткого пепелища. Страшным скелетом поверженного великана торчали ещё дымящиеся брёвна, фрагменты перекрытий с выгрызенными огнём кусками. Под ногами хрустели обломки старой черепичной крыши, куски обугленной штукатурки, в углу, на выгоревших дотла досках, лежали почерневшие от сажи кастрюли. Удивительно чистый посреди этого ужаса белый плюшевый медвежонок скорбно смотрел на неё с облупившегося подоконника. Она только сейчас увидела, сколько игрушек вокруг: покоробившиеся от жара пластиковые погремушки, куски яркого тряпья, кукольные глаза-пуговки.
Лера сделала ещё несколько шагов в сторону, чтобы посмотреть, на каком этаже она находится.
Ну, точно, это не её дом: они с мамой купили квартиру на пятом этаже, а это убогое жилище явно находилось на первом. Вон и забор видно покосившийся, и… Лера замерла. Да, их с мамой квартира расположилась на пятом этаже, но вид из их окна до мелочей совпадал с тем, что она видела в эту секунду: серое трёхэтажное здание с малиновой вывеской магазина женской одежды на первом этаже, чуть левее, через перекрёсток, кафе. С той только разницей, что час назад, когда она заходила в подъезд, был январский вечер, а сейчас над знакомыми крышами утопающего в зелени переулка занималась летняя заря.
Девушка почувствовала движение за спиной и резко обернулась: перед ней снова оказалась та самая темноволосая женщина. Только сейчас она была собрана и даже решительна.
– Где я? – прошептала Лера.
– Мой дом, – прошелестело.
Незнакомка находилась рядом, буквально в метре от неё, говорила чётко, но слышно было так, будто звонила она с Северного полюса. Словно догадавшись, что не услышана, та повторила чуть громче:
– Мой дом.
– Не понимаю, – развела руками Лера. – Как «ваш дом»?
Женщина стояла и молча на неё смотрела, ожидая следующего вопроса.
– Как я здесь оказалась? – Темноволосая отрицательно покачала головой и тяжело выдохнула. Только сейчас Лера поняла, что женщина выглядит очень усталой, измождённой. Её светлое платье, больше похожее на ночную сорочку, было испачкано в саже, худые руки подрагивали, будто от усталости или холода.
Лере стало жаль её.
– Я вам могу чем-то помочь?
Женщина медленно кивнула. Её черты обострились, а взгляд внезапно приобрел ясность. Девушка невольно вздрогнула, увидев неистовую ярость, даже ненависть в этом казавшемся таким милым и несчастным лице. Темноволосая протянула вперёд руку, показывая за спину Валерии, и прохрипела:
– Найди его!
Девушка оглянулась. Недалеко от дымящихся развалин припарковались несколько машин. Около одной из них столпились люди, человек пять, что-то живо обсуждая. Иногда их компанию сотрясал истерический хохот. Но незнакомка показывала на одного. Здорового такого мужика. С тяжёлым взглядом и улыбкой бульдога. Это ему заискивающе рассказывали, неистово лебезя и доказывая свою верность. А он уставился на белёсые развалины и брезгливо скалился.
– Найди его… – повторила темноволосая.
Лера перевела взгляд на неё.
– Почему? Я не хочу этого. – Она понимала, что происходит что-то ужасное.
Вернее, нет, «ужасное» произошло, человек с улыбкой бульдога и эта несчастная, дрожащая от ненависти и бессилия женщина к нему причастны. Они оба связаны на века. Но при чём здесь она, Лера Ушакова?
Её уже никто не слышал. И не спрашивал, хочет ли она, сделает ли то, о чём её просили. Просили? Или приказывали?
Белый пепел поплыл перед глазами, унося с собой вопросы, оставшиеся без ответов. Исчезла незнакомая женщина, толстый боров, изувеченный дом, ворох детских игрушек и скорбный белоснежный медвежонок.
Остался лишь нестерпимый запах гари.
Ромка напрягся и застыл.
С соседней парты его сверлил взглядом Горыныч, Санька тыкал кончиком карандаша в спину.
– Романыч, ты скоро?
Ромка молчал. Ему нужно ещё мгновение, чтобы понять, рассмотреть.
Он зажмурился. Перед ним медленно проявилась полупрозрачная плёнка, на которой голубоватыми светящимися чернилами мелким разборчивым почерком было написано с десяток строк.
Мысленно «сфотографировав» их, он схватил листок в клетку и карандаш и размашисто записал решение. Автоматически, не глядя, протянул руку через проход, и листок мгновенно исчез в липкой от нетерпения Санькиной ладони.
Ромка снова пригляделся к видимому ему одному мерцающему синевой экрану. Задание поменялось, цифры, словно кусочки пазла, переместились и снова встали на свои места. Он опять «сфотографировал» увиденное, ещё раз быстро записал решение на тетрадный листок и передал назад.
Всё.
Он выдохнул и взглянул на часы. 12:40. У него есть тридцать шесть минут, чтобы добраться до места, где его никто не увидит, никто не достанет.
Не дожидаясь вопросов и новых просьб, он схватил тощий портфель, одним движением смахнул в него ручку и карандаш. И, захлопнув тоненькую тетрадь, торопливо положил её на учительский стол.
– Чижов, ты всё? – Инесса Викторовна лишь удивлённо вскинула брови. – Это же важный для поступления тест… Неужели не хочешь проверить?
Пацаны что-то шипели ему в спину, девчонки из параллельного математического класса томно вздыхали, кто с завистью, кто с упрёком, но он их уже не слышал – в голове, словно часовой механизм, тикали секунды, уменьшая отведённое ему время.