В тот же день за полночь обсудили с комиссаром все, что оставалось еще и еще раз обсудить.
– В людях я уверен, – сказал комиссар. – На всех занятиях присматривался. Отбор сделан безошибочный. Когда выступаем?
– Послезавтра.
– А почему не завтра? У нас ведь все готово. Лишний день ожидания…
– Послезавтра обещают обильный снегопад. Северный ветер.
– Понятно. И линию фронта легче перейти, и вернее в ночи затеряться.
– Переходить будем днем, – сказал Михайлов. – В полдень.
– Как это? – выдержанный и всегда спокойный комиссар откровенно растерялся. – Прорыв? Будут большие потери.
Командир объяснил.
– К тому же сильный снег, ледяной ветер, обед в блиндажах, усиленные посты сняты. Проскользнем.
Комиссар покачал головой.
– Огромный риск.
– Ночью там не пройти. Немец ночи боится, сам себе не верит. Бдителен. А днем расслабляется.
– Ну-ну. Как-то это…
– Я уверен, пройдем без выстрела и без потерь.
Накануне перехода в тыл противника Михайлов еще раз побывал на передовой. Обстановка на выбранном участке стала ему предельно ясна, и уверенность в том, что решение принято верное, укрепилась.
– А слева у вас что? – спросил он прикрепленного разведчика.
– Там, товарищ старший лейтенант, у немца оборона тоже слабая, как и у нас. Но мы ее хорошими минными полями подстраховали. И полевая батарея там замаскирована. Хотите там попробовать?
– Нет, мне здесь лучше нравится.
Михайлов снова поднес бинокль к глазам, снова повел им вдоль полосы.
Затишье здесь, по-видимому, было нормальным. В стратегическом отношении ни нам, ни немцам этот участок интересен не был. Тем более удивительно, что вдруг слева зачастила прежде замаскированная батарея. Выстрел за выстрелом, почти без интервала – беглый огонь. И так же неожиданно он смолк – отрубился.
– Что там? – спросил Михайлов.
– Надо посмотреть.
Где траншеями, где короткими перебежками по открытой местности перебрались на левый фланг.
Здесь, у пулеметного гнезда, собрались командиры, неотрывно глядя в завешанную легким снегопадом запредельную сторону, негромко переговаривались.
– Черт его знает!
– На прорыв не похоже.
– Какой прорыв, одна машина. Да еще и с фарами.
– И с сиреной.
И точно, в ближнем тылу послышался пронзительный вой, и сквозь снежную пелену замерцали танковые фары.
– Не иначе кто-то наш пробивается.
– Так точно. В этом районе танковая рота Одинцова разведку боем вела.
– Вовремя огонь прекратили. Да как бы он на мину не наступил.
Рев танкового двигателя был уже хорошо слышен. В него вплетались автоматные очереди. Даже казалось, что доносились суматошные крики немецких команд.
– Наш рвется – точно. А ну-ка, бог войны, кинь пяток снарядов ему в поддержку.
Ударили орудия. Вокруг танка встали разрывы. Стрельба прекратилась.
И вот во всей красе вырвался из снежной замети ободранный и частично обгоревший танк. Подпрыгнул правой гусеницей на полном ходу – точно: на мину «наступил». Но гусеница выдержала противопехотную мину, и танк, преодолев последние десятки метров, остановился перед траншеей, переводя дух. Лязгнул люк механика-водителя, высунулась голова в черном ребристом шлеме.
– Свои? – спросил танкист севшим голосом.
– А ты?
– Не видишь, что ли? Прорвался-таки. Мне к большому начальству надо. Комполка где?
Танкист тяжело выбрался из машины, сел, прислоняясь к гусенице, попросил закурить.
Кто-то быстренько свернул самокрутку, раскурил, сунул ему в рот.
Подошли офицеры.
– У меня важные сведения, – сказал танкист, вставая и затаптывая цигарку. – Для комполка, не меньше. Или особистов давайте. Больше никому докладывать не буду.
– Что у вас? – шагнул вперед Михайлов.
– А вы кто?
– Командир отряда НКГБ.
– Ты мне и нужен. Держи. – Танкист скинул шлем, пошарил внутри, выудил свернутый клочок бумаги.
Михайлов взглянул: шифровка.
– Откуда?
– Оттуда, – мотнул головой в немецкий тыл. – От вашего разведчика.
– Докладывай.
– Мы вели в этом районе разведку боем, фриц тут готовил вроде как бы неожиданный прорыв. Взяли нас в клещи. Боезапас ниже нуля, горючка на пределе. Командир роты принял решение пробиваться с боем к своим. Тем более что задачу свою мы выполнили.
Мой экипаж оставили прикрывать отход. Со всех машин собрали и передали нам почти весь боезапас, оставив на прорыв по пять снарядов на каждый танк.
Мы загнали нашу машину в подходящую бомбовую воронку, как в окоп, и подготовились к обороне. Мы были уверены, что живыми из этого боя нам не выйти.
Первую атаку мы отбили пулеметом. Вторая была танковая. Наш наводчик и заряжающий действовали, как две руки у одного мастера. Подбили два танка и еще один подожгли. Еще три немецких танка развернулись и ушли. Настала тишина. И в этой тишине мы хорошо слышали позади нас хлопки танковых орудий и выстрелы противотанковых пушек – это пробивалась к линии фронта наша рота. И мы подумали: пока мы здесь, живы и ведем бой, она окружена не будет и прорвется к своим. И будет воевать дальше с ненавистным врагом. И эти мысли придавали нам силы и стойкость.
…Отбили пулеметным огнем еще одну атаку автоматчиков. И пулемет наш замолчал – кончились патроны.
С личным оружием – с автоматами – мы выбрались из танка и залегли от него по обе стороны, обложились гранатами: будем стоять до последнего!
Снова атака. Немцы подобрались вплотную, навстречу им полетели гранаты. И на этот раз отбились.
Атака… Все реже слышу стрельбу моих товарищей… И вот она навсегда замолкла. А невдалеке снова поднялась цепь атакующих. Я бросился в танк – там оставались еще гранаты. Но, выглянув из люка, понял, что не успею. И тогда я взялся за рычаги. Танк послушно взревел и пошел на прорыв. Немцы дрогнули.
…Мне удалось прорваться. Пропахав заснеженное поле, я ворвался в березовую рощу, а затем скрылся в чащобе леса. Преследования не было. Может, солдаты не смогли угнаться за моей машиной, а скорее всего, решили: куда он денется, этот одинокий и безоружный танк в их тылу, рано или поздно у него кончится горючее, и он будет взят без единого выстрела…
Найдя подходящее глухое местечко, я замаскировал машину ветками и присел в раздумье на броне.
Смеркалось. Доносился рокот боя. Сильно похолодало. А я все думал нелегкую думу: как быть дальше? К своим я не пробьюсь, здесь оставаться тоже бессмысленно и неразумно. И решил поджечь танк и уходить пехотинцем, к фронту. В надежде как-нибудь перейти его линию.
Машину было жалко, но не оставлять же ее немцам. И я уже приготовился сливать в ведерко топливо из баков, но тут вдруг совершенно беззвучно и ниоткуда возник передо мной… немецкий солдат. Я даже не успел перекинуть из-за спины автомат.
– Тихо, – сказал он вполголоса. – Свои.
Вот так я встретился с разведчиком.
Это был совсем молодой парнишка, с трофейным автоматом, в немецкой форме. Как я понял, он уже много дней работал в немецком тылу, выполняя важные задания. Он узнал и разведал очень многое. Но был немногословен.
– Твое звание? – спросил он меня.
– Сержант.
– Я – старше по званию. Это понятно?
Конечно, понятно. Старший по званию, поступаю в его распоряжение.
– Как дальше воевать собираешься?
Я сказал. Разведчик покачал головой.
– Вот что надо сделать. Здесь, на этом участке, немцы готовят прорыв. Сюда перебрасываются свежие части, мототехника, артиллерия. Все эти сведения у меня есть, и нужно их срочно передать нашему командованию. – Я слушал и кивал, еще не понимая своей роли. – Я это сделать не могу. Должен задержаться.
Позже он довольно скупо объяснил, что им обнаружен какой-то мощный узел связи и необходимо его вывести из строя. Важность этой задачи я, конечно, понял. Что такое – оставить войска перед наступлением без связи? Это значит порвать все нити управления полками, ротами. Это значит лишить всех командиров глаз и ушей.