Открылась очередная дверь, и Платон оказался в новом коридоре вполне приличного вида; на выбеленных стенах висели экраны с постоянно меняющимися марсианскими пейзажами, а вазы с ядовито-малиновыми цветами как бы насильно преображали уныние этого предприятия, стараясь не дать затосковать по дому. Наиболее интересным было то, что вдоль стен висели огромные прямоугольные табло, наподобие тех, которые информируют пассажиров о рейсах в аэропортах или вокзалах. На табло размещался перечень причудливых названий, таких как «циники», «афалины», «барракуды», «фантомы», «снегири», «инноваторы», и ряд других, а в графе по соседству стояли числа и какие-то различные по сложности символы: птички, тройные палочки-крестики, ножнички с галочками-черточками, шестеренки, волнистые синусоиды и так далее. Там постоянно что-то менялось, прыгало, мигало, двоилось, само по себе расчерчивалось, исчезало и появлялось вновь, но уже на другом месте. Платон решил, что на табло было расписание.
Впереди открылись белоснежные двери просторной лифтовой кабины. Защелкали и зажглись лампы – свет залил серые лица конвоиров. Горан нажал клавишу #01, двери шумно закрылись, и лифт устремился, как показалось Платону, куда-то вниз. Скорость спуска была приличной, о чем свидетельствовала мгновенно появившаяся заложенность в ушах. Платон стал открывать и закрывать рот, чем привлек внимание одного из санитаров. Санитар нахмурился и причмокнул.
«Донг!», характерного для лифтов, не послышалось. Двери раскрылись и выпустили пассажиров на пустой трапециевидный перрон.
«Теперь еще и ехать куда-то с ними на поезде…» – расстроился Платон и зашел в белоснежный вагон. «Пум-пум! Отправление. Следующая станция Комета ноль пять ноль. Время прибытия: девятнадцать пятьдесят две», – пропел нежный женский голос.
Поезд тихо двинулся и зажужжал колесами по темным тоннелям Ямы. Платон в стеклах видел свое отражение и не понимал, как могло случиться так, что он, совершив, возможно, самое удивительное открытие в мире, попал в такую передрягу. Ему было понятно, что он как-то изменил будущее, подписав тот самый договор на два миллиона баксов, но до какой же степени надо было его изменить? «Подумать только! – восклицал про себя Платон. – Я на Марсе! Среди струверов и нувров. Невероятно! И все же… факт создания искусственного интеллекта налицо?! Хм. Интересно…» Платон задумался. «Не думал ли ты, Платон, когда создавал Дженнифер, что она сможет вытворить еще и не такое? – вопрошал он самого себя. – Когда летел во времени сюда из апреля две тысячи первого года, не думал?» Платон был поражен: он заметил, как краешки рта его отражения шевельнулись, стараясь преобразиться в улыбке. На него точно смотрела Мона Лиза. Неужели он способен сейчас, в таком состоянии, транслировать в этот странный пугающий мир чувство радости от свершившегося чуда? Или это была всего лишь мимолетная гордость изобретателя? Возможно, и так… Платон почувствовал не совсем характерный для него внезапный прилив храбрости. Он как будто изменился и навсегда перестал бояться. Словно на секунду повзрослел. Как когда-то в детстве.
Однажды, еще школьником, он прятался с другом в укрытии после уроков. Мальчишки задумали его избить за то, что он пожаловался маме на трех хулиганов из пятого «Б». «Ты стукач, Поленов! Сегодня тебя будим бить. Жди гат!» – такую записку ему передали на алгебре, когда учительница рассказывала о Леонарде Эйлере16. Платон сильно испугался. Он очень не хотел драки. Он никогда не дрался и совсем не знал, как это делается. Увы! Время предательски шло вперед. Уроки заканчивались. Со временем всегда так: когда не надо, оно летит, а когда надо, чтоб летело, – оно лениво ползет, совсем как горбатая улитка. Куда же спешить? А главное, зачем? Ну не подлость ли? Самая настоящая! Платон почему-то совсем не удивился, когда увидел в мерцающем отражении окна поезда эпизод из давних школьных времен. Он здорово умел прятаться, можно сказать, у него был такой редкий природный дар, доставшийся, скорее всего, от деда, который в августе сорок первого умело прятался от фашистов в мазанке украинского села Елизаветовка. Как и его деда, найти Платона было просто невозможно. Двадцать ребят ловили его в течение целого часа и еще бы столько же ловили, если бы все это не наскучило мальчику и он, махнув рукой, не вышел бы навстречу неминуемой опасности. Он был очень удивлен своей смелости. Ему не было страшно, он просто чувствовал усталость, смирение и безразличие к своим врагам. «Будь что будет!» – сказал он своему другу и вышел из укрытия. Кто знает, возможно, именно в тот самый момент из мальчика он превратился в мужчину. Вот и сейчас так: поезд выкатился на залитую ярким светом станцию Комета ноль пять ноль, и Платон прошептал: «Черт с вами со всеми, будь что будет!»
Глава 17. Казимир
– Знаете, что дельфины намного совершенней, чем мы думали? – начал широкоплечий великан с овальным лицом и тусклым взглядом, когда с Платона сняли наручники и усадили в громоздкое и чрезвычайно неудобное нефритовое кресло.
Это был Казимир, главный врач Ямы – нувр, ответственный за перерождение неизменившихся. Белый халат Казимира был настолько велик, что он, наверное, смог бы накрыть собой троих или четверых рослых мужчин целиком или сослужить парусом для небольшой лодки, какие до сих пор используют рыбаки где-нибудь на Мадагаскаре. Если все, что видел Платон до этого, было самым неожиданным в его банальной (как он давно решил) жизни гротеском, то Казимир очень хорошо вписывался в этот гротеск, точно что-то искусственное, неживое и по сути своей поддельное. В общем и целом он не был похож на человека. Перед Платоном ходила, разговаривала и поворачивалась скорее кукла, а не гомо сапиенс.
Платон отрицательно помотал головой.
Казимир улыбнулся. Его улыбка была желтой и фальшивой, совсем как старое пианино, забытое всеми на чердаке.
– Дельфины всегда бодрствуют, – продолжил он, – и всегда спят одновременно. Одно полушарие спит, – Казимир нарисовал в воздухе круг (то самое полушарие, видишь), – а другое бодрствует, и наоборот. И извилин в два раза больше, чем у нас с вами. А самое интересное, что эти существа обладают поразительным красноречием, которое, оказывается, намного превосходит человеческое. Они, понимаете ли, осознанные личности, живущие по четким правилам социума и подчинившие себе свой подводный мир. Все, что мы так хотели, так это просто быть похожими на дельфинов, Платон. Вы понимаете меня?
Платон сделал вид, что да, он прекрасно понимает Казимира. Лучше, чем его жена, и даже лучше его пса, если у него, конечно же, он имеется.
Тем временем главный врач внимательно изучал Платона, вероятно, ему было очень интересно узнать, кто такой этот таинственный гость, который каким-то случайным (а возможно, и сверхъестественным) образом проник в их спокойный оранжевый мир – обитель песков, острых камней и трудовых будней.
– Извините, Платон Викторович, за это. – Врач указал на его голову. – Пришлось, понимаете?
Платон кивком ответил – мол, ничего страшного, понимаю.
– Отлично! – оживился врач. – Могу ли я теперь задать вам главный личный вопрос? – На слове «личный» Казимир понизил голос.
– Я думаю, можете, – интеллигентно ответил Платон.
– Вас заставили?
– Что именно? – Платон вопросительно посмотрел на этого огромного человека.
– Бежать с Ахметовым – заставили? Они заставили вас? Скажите прямо.
– Кто они? – переспросил Платон.
– Те, кто помог Ахметову скрыться! – спокойно пояснил врач. – Вы же понимаете, что сам бы он не смог?
Платон подумал, как правильно ответить, чтобы как можно больше смягчить последствия. Надо сказать, пока у него это неплохо получалось.