– Как не видал, и над головой сколько раз летали. Это, конечно, сила, что тебе Илья-пророк.
Сережа чуть приподнялся, оглядываясь по сторонам – вся их рота, растянувшись
метров на триста в линию, видна была хорошо. Тускло зеленели каски, все лежали в готовности подняться, слово вот-вот будет команда «Вперед!»
Над головами зашелестели снаряды, сзади отдало эхом, словно лопалось что-то огромное и туго натянутое. Разрывов не было видно, но чувствовалось, что снаряды ложатся плотно.
– Ну, вот и бог войны нам помогает! – сказал дядя Вася, – Ничего, Сережа, это только вставать сейчас будет трудно, а разбежишься – страх пропадает. Ты за мной поглядывай.
– Рота-а! Взво-о-од! В атаку-у! – понеслись над полем команды, и не успели они смолкнуть, как сотни людей почти одновременно поднялись и с первых же мгновений набирая скорость, побежали вперед, не очень-то разбирая – куда точно, к какому ориентиру, главное – быстрее.
Сережа поднялся вместе со всеми, успев ощутить, что он оставил что-то от самого себя на том месте, где лежал, и побежал, всем существом сжавшись, и, казалось, чувствуя себя слитым с плотной единой массой своего батальона. Через минуту зашлось дыхание, заломило десны, подсумки с патронами и лопатка мешали бежать, каска то и дело сползала на пол, по лбу ручейками потек пот, даже глаза были мокрые, и он, то и дело поправляя каску, совсем забыл про свою винтовку, что, наверное, уже надо стрелять, но вот куда – ничего впереди не было видно, все перед глазами расплылось и ходило ходуном.
– Сережа? Бежишь?
– Бегу, дядь Вась! – то и дело перекликались они.
Какое-то мгновение было чувство, что они бегут из всей роты вдвоем – соседи отстали, а оглянуться на бегу не было времени.
Раза три или четыре Сережа пробегал мимо наших убитых, еще в первой атаке, а один из лежавших, с огромным бурым пятном на животе, подняв руку, не голосом, а словно нутром – попросил: « Браток, добей…», но Сережа, словно ему сзади неожиданно наподдали хлыстом, побежал дальше.
Стал видеть мгновенные вспышки выстрелов, сквозь дым и пыль трудно было разобрать точно – откуда, стрелять было бесполезно, да Сережа и забыл, что винтовка у него должна стрелять.
– Ложись, Серега! – слышал он крик дяди Васи.
Мгновенно упал, машинально перекатился в сторону, как учили, и, упершись носками сапог в землю, изготовился к стрельбе. Только тут он и увидел людей в не такой, как у них форме – темнее, и в других касках. Были они не более, как в ста метрах перед ним – человек пять-шесть, у самых домов этой деревушки, куда они так быстро и незаметно для себя выскочили.
Немцы, кто с колена, а кто и стоя, подавшись назад, словно вот сейчас выпустят магазин, развернутся и побегут назад, били, казалось, прямо по глазам – так близко и так прямо взблескивали огоньки выстрелов.
Сережа выстрелил подряд три раза, почти не целясь, по немцу, что бил с колена. Свои выстрелы – первые – показались ему такими громкими и резкими, что заглушили весь треск боя вокруг. Он словно только сейчас включил зрение и слух – таким было напряжение и отрешенность атаки. Немец не падал. Сережа выстрелил еще три раза подряд, ругая себя, что мажет. В общем-то, он хорошо стрелял раньше, не на пятерку, но нормально, а тут только с восьмого патрона все же свалил этого немца. Все его внимание, весь мир сузился в эти секунды до прорези в прицеле, и он не видел и не слышал, что делают остальные его товарищи и где дядя Вася. Только когда немец куркнулся вперед, роняя автомат, Сережа оглянулся по сторонам, но всего лишь на мгновение – дядя Вася лежал метрах в пяти и тоже стрелял. Слева и справа лежали несколько бойцов их взвода, сзади побегали еще.
– Сережа! Ты живой?
– Живой, дядя Вася!
– Вперед! Не лежать! Двое – Савельев и Козлов – вдоль хаты – вперед! – услышали они сорванный голос их лейтенанта Ворошилова.
Поднялись, еще бросок метров на двадцать, залегли. Сережа упал неподалеку от убитого им немца – хотелось посмотреть, кого он убил. Немец оказался примерно одних с ним лет, мундир расстегнут до ремня, сапоги короткие, в пыли. Сережа несколько раз посмотрел на него, хотел что-то понять, но не смог. – « Не я его, так он бы меня…». И все-таки было не по себе, что он только что убил человека, хотя и фашиста.
– А-а! – услышали они крик, а скорее – вопль.
В Савельева, который пробирался вдоль стены дома, выпустил очередь из «шмайссера» выскочивший из-за угла немец. Он сам тут же сел от чьей-то пули, бойцы взвода побежали было дальше, через улицу, но из-за домов гитлеровцы стреляли прицельно и все атаковавшие вернулись на занятую раньше часть улицы.
На несколько минут стрельба с обеих сторон стихла, все, словно опомнились – «Что они делают!», и начали, кто со страхом, а кто и с радостью, что живой, осматриваться по сторонам.
Сережа упал посреди пыльной улицы, но, увидев, что по сторонам его никого из своих нет, ползком вернулся за бугорок. Возле убитого Савельева сидели на корточках трое, в том числе дядя Вася.
Если бы не расплывшееся, еще не успевшее потемнеть пятно и дырки от пуль на груди, то Сережа бы не поверил, что Савельев мертв: лежал он, словно крепко спал, в нормальной позе. Лицо не было искажено болью, волосы шевелились от ветерка, открытые глаза, не мигая, смотрели прямо на солнце.
– Еще дышал немного, – тихо сказал кто-то, – А голова уж как у воробья подстреленного… Да-а, не ему бы погибать: пятеро ртов дома остались. Рука не поднимется написать…
Немец, который убил Савельева, лежал у дороги, слабо перебирая ногами – ему смерть досталась медленная.
– Почему сидим? – подошел, пригибаясь, младший лейтенант Ворошилов, – Убитых никогда не видели? Приготовиться к атаке!
Капитан Тарусин в начале атаки батальона, когда все роты поднялись дружно и пошли быстрее, чем он даже хотел, приободрился было, но ощущение, что что-то с ним случится – не покидало его. Во рту был незнакомый доселе металлический привкус, словно смерть была уже в нем.
С радистом и связными от рот он быстро передвигался за атакующими цепями. Еще издали заметил, как впереди, справа за лощиной, из-под танка работает немецкий пулемет, приказал оказавшемуся рядом расчету сорокапятки подавить его, под танк попали с первого же выстрела, для гарантии дали и второй. Тарусин перебежками стал продвигаться ближе к цепям, чтобы лучше видеть поле боя – а он кипел по всему фронту, мелькали фигурки солдат, то и дело вставали и медленно притягивались к земле разрывы.
В деревне он заметил высокую кирпичную трубу, подумал еще, что наверняка там должен быть пулемет и от этого затянул перебежку – последние несколько метров он и понимал, что лихачит. В левом бедре, а он ее, эту боль, словно и предчувствовал, возникла такая боль, что он, не владея собой, упал. Ногу как будто кто-то скручивал винтом со страшной силой. Закрутился, пытаясь так унять боль, но она только усиливалась. Подбежал боец – за расстегнутым воротом гимнастерки матросский тельник – потащил ползком. Тарусин, не жалея пальцев, хватался за траву, помогая ему. В голове же, снимая боль, стучала мысль: « Как же так, как теперь батальон? В самом начале, обидно… Кто догадается быстро заменить…»
А батальон, вернее то, что от него осталось после первого яростного броска, в коротких беспощадных схватках выбил немцев из этой деревушки и на несколько минут залег на огородах, переводя дыхание.
Заменивший раненого Тарусина капитан Сергей Власов, его зам. по строевой, снова поднял батальон, и люди, сбившись группами по несколько человек – это то, что осталось от взводов, перемахнули через лощину, сбили очумевшие остатки роты немцев с высотки и вышли к другой деревушке, перед которой хорошо были видны траншеи. Здесь атакующих поджидали другие немцы, свежие и с пулеметами.