А я жуть как не люблю насилие. У нас спец по расчлененке — Семен.
Здоровяк хрюкнул и опять ударил Морозова. Голова Ромки дернулась и упала на грудь. Тело накренилось и сползло с кресла.
— Хватит тебе его лупить! Ты так ему башку раньше времени отобьешь. — Оскал так и не сошел с лица Шарикова-Сорокина. — Ну, так как тебе эта фраза? — обратился он к Обухову. — Я про отступную. Ты отдаешь мне диск, а я дарю вам жизнь.
Ромка очухался и жалобно посмотрел на Генку. Все лицо в кровавых соплях. Генке стало противно и обидно. Это ничтожество втянуло его в дерьмо, пообещав всего десять процентов. Гребаных десять процентов! А теперь он умоляет его отдать, возможно, единственный и последний шанс прокатиться в кабриолете с Жанной Фриске. Ну, где справедливость? Где эта сраная спра-вед-ли-вость?!
«Тебе интересно, где справедливость? Так вот она, за твоим окном».
Слова, показавшиеся тогда Генке бредом, теперь стали понятны. Это его шанс. Обухов, воспользовавшись тем, что на него никто не смотрит, бросился к окну. Через пару секунд он уже стоял на жестяном отливе, по ту сторону стекла.
— Ах ты, сука! — выкрикнул здоровяк.
— Ты зачем это сделал? — тихо, как будто сам у себя, спросил Дмитрий Михайлович.
— Убирайтесь отсюда!
— Димон, дай я его размажу… — Здоровяк двинулся к окну, но Сорокин остановил его.
— Если вы не уберетесь, я сам себя размажу по асфальту, — завизжал Генка.
Здоровяк сделал шаг в сторону окна. Генка отошел чуть подальше от открытой створки.
— Дмитрий Михайлович, вы же разумный человек. Если я сейчас упаду… Вы не сможете выйти из подъезда незамеченными. И даже если вас не посадят, то поставят жирный крест на вашей карьере. Диска здесь все равно нет. Никто его не собирается продавать журналистам, я вас уверяю. Просто нам нужно немного денег. Ну, мы же взрослые люди, мы можем договориться. — Генка понял, что охрип.
— Чего ты хочешь? — Сорокин оскалился.
— Сейчас я хочу, чтобы вы убрались из моей квартиры. И не звоните ни мне, ни Ромке. Мы сами с вами свяжемся.
— Кто не хочет горя знать, отступного должен дать. — Теперь слова Сорокина были обращены скорее самому себе. — Ладно. И не тяни с диском.
Семен и Дмитрий Михайлович пошли к двери. Морозов дернулся и снова затих, когда они прошли мимо.
«Вот это я молодец! Семьдесят! Семьдесят процентов мои! Вот так-то, братец Ромка».
И тут случилось то, чего, наверное, и сам Семен не ожидал от себя. Он резко развернулся (настолько резко, насколько позволяла его комплекция) и бросился к окну. Генка уже расслабился и мелкими шажками продвигался к открытой створке. И то обстоятельство, что его сейчас схватят, буквально сбило его с отлива. Да еще и чертовы голуби засрали все кругом. Тоже мне, птицы мира… Время замерло.
И Генка понял, что ни за что не держится, а под ногами пустота. Он в последний раз посмотрел в свою комнату. Что он хотел там увидеть? Перекошенное от злобы лицо Семена? Оскалившегося Шарикова-Сорокина? Или округленные глаза Морозова? Чего бы Гена ни хотел там увидеть, ничего этого там не было. Комната была пуста. И только Жанна Фриске улыбнулась ему с постера в последний раз.
Глава 13
Макс почувствовал, когда это случилось. Он почувствовал, будто его тело сплющило, подбросило и снова сплющило. Кости так болели, что хотелось выть, орать и материться. Все подходило к концу. Его здоровье стремительно ухудшалось. Бабурин знал, что Геннадий Обухов нашел справедливость. Он уткнулся в нее мордой. Максим чувствовал это каждой косточкой, каждым хрящиком. Вот так вот: конец их будет по делам их!
Максим встал с кровати.