Но это… было омерзительно… неправильно… Оно заставляло думать, что всякая заурядная вещь в любую секунду может выкинуть нечто подобное и сокрушить тебя. Одно это было скверно. Но то, что случилось потом…
Дальше было хуже. Охваченный тошнотворным ужасом от неправильности происходящего, Род не спускал глаз с ковылявшего к нему зеркала. Казалось, оно ожило не само по себе, но подчиняется приказу какой-то неведомой слепой и безрассудной силы. Мелькнула мысль: если рукой загородить ему дорогу, оно упрямо через нее перелезет. Естественно, Род не стал совать руку, но даже попятился. Зеркало уже добралось к краю раковины, и он зачарованно ждал, что сейчас оно грохнется на пол. Их разделяло около ярда. Зеркало сделало шажок, потом другой, и его основание выступило над краем мраморного умывальника. Нащупывая опору, стекло потеряло равновесие и качнулось вперед. Род инстинктивно выкинул руку, чтобы удержать его от падения, но в то же мгновенье зеркало будто «собралось для прыжка» и кинулось на него. Он сумел увернуться, однако получил обжигающий удар в ухо. Послышался звон разбитого стекла и фарфора. Осколки безобидно рассыпались по ковру, словно результат чьей-то неловкости.
Именно в эту секунду вновь пришла Бетти. Она постучалась, в ответ Род что-то просипел. Смущенная странным голосом, служанка робко вошла в комнату и наткнулась на оцепеневшего хозяина, который уставился на осколки. Естественно, Бетти кинулась наводить порядок, но увидела лицо Рода. Потом он не мог вспомнить, что тогда говорил, но, видимо, нес какую-то дичь, потому что Бетти опрометью выскочила из комнаты и понеслась в зал — тогда-то я и заметил, что она взволнованно шепчет на ухо миссис Айрес. Та немедленно отправилась к Родерику и сразу поняла, что дело неладно. Весь мокрый от пота, он дрожал, словно в лихорадке. Полагаю, вид его ничем не отличался от того, в каком он пребывал, рассказывая мне свою историю. Вначале Род едва не поддался детскому порыву ухватиться за мамину руку, но потом все же сообразил, что никоим образом нельзя втягивать мать в это безумие. Если прыгнувшее зеркало ожило не само по себе, но подчиняясь какой-то невероятной, целеустремленной и злобной силе, вовсе незачем подставлять под ее удар родного человека. Он путано объяснил, что перетрудился на ферме и теперь голова его просто раскалывается. Встревоженная явным нездоровьем сына, миссис Айрес хотела послать за мной, но Родерик не позволил, ибо им владело одно желание: как можно скорее выпроводить ее из комнаты. Десять минут, что они провели вместе, были самыми страшными в его жизни, сказал Род. Наверное, он выглядел сумасшедшим: пытался скрыть правду, но боялся остаться один и заново пережить весь этот ужас. Он едва не разрыдался, но лишь тревога и отчаяние на лице матери дали ему силы удержаться от слез. Когда миссис Айрес и Бетти ушли, он сел на кровать, привалившись спиной к стене и обхватив руками колени. Увечная нога пульсировала болью, но это было к лучшему — боль помогала оставаться начеку. Ведь теперь надо следить. Следить за каждой вещью, закутком и тенью, неустанно обшаривая взглядом комнату. Он знал, что злобная сила, напавшая на него, еще здесь, она затаилась и выжидает.
— Это было самое страшное. Я понимал: вне всякой логики она беспричинно меня ненавидит. Она желала мне зла и была врагом, но не таким, какого видишь сквозь прицел, когда противник выравнивает машину, чтобы тебя сбить. В бою все сравнительно честно, логично и справедливо. Здесь же — только злоба и нечестность. Нельзя схватить пистолет, нож или кочергу, потому что они могут ожить в руке! Казалось, даже одеяло способно сорваться с кровати и задушить!
Минуло полчаса жуткого напряжения, «показавшихся вечностью», и Родерик изнемог. Он так заорал, что испугался собственного голоса: «Уйди! Ради бога, оставь меня!» Видимо, крик его разрушил чары. Тотчас в комнате что-то изменилось, Родерик огляделся и понял: зловредная тварь сгинула.