Занятый мыслями о принудительном озеленении планеты Севастьянов незаметно преодолел отделявшее его от рампы расстояние, выйдя прямо к забетонированному скату этого циклопического сооружения. Рампой в испытательном центре звался возведенный еще в лихое советское время грубый бетонный перрон высотой вровень с подножкой товарного вагона покрытый шиферной крышей покоившейся на ободранных каменных столбах. О назначении этой самой прохудившейся где только можно кровли с азартом спорили уже несколько поколений испытателей. Одни придерживались вполне материалистического объяснения, указывая на необходимость сохранения прибывших грузов от дождя и снега. Другие приводили более романтичные резоны, вплоть до сокрытия внешнего вида российского оружия от наблюдения со спутников. И та и другая версия страдали явными недостатками. Ведь от осадков в принципе неплохо защищал сам вагон, а от спутникового глаза непременные брезентовые чехлы, которыми у нас по привычке кутают все, что ни попадя. Севастьянов с невольной улыбкой вспомнил жаркие баталии спорщиков и легко взбежал по скату на выщербленную временем и непогодой бетонную спину рампы.
Хохлятские вагоны замерли в дальнем ее конце. Полувагон с «птичками» и теплушка с караулом, облезлые и жалкие даже на вид. Из раздернутых настежь дверей теплушки потягиваясь выбрался человек в болотного цвета полевом камуфляже, остановился, вглядываясь из-под руки в приближающегося Севастьянова. Что-то показалось в нем подполковнику странно знакомым. С этого расстояния лица было не разглядеть, но разворот плеч, массивная квадратная фигура и этот характерный жест Ильи Муромца с Васнецовского полотна однозначно кого-то напоминали. Даже внутри тряхнуло вдруг сердце каким-то еще неясным пока, но однозначно радостным предчувствием. Севастьянов невольно ускорил шаг, цепко держа глазами украинца, уже расплываясь в улыбке, но пока не узнавая.
– Витоха! – громовым басом раскатилось по рампе, отражаясь от бетона массивных опор и рикошетом возвращаясь обратно. – Витоха! Мать моя женщина!
– Пашка! – радостно выдохнул Севастьянов.
Теперь он уже был полностью уверен, спутать этот рыкающий бас невозможно было ни с чьим другим голосом.
А Померанец уже бежал навстречу широко распахивая неуклюжие медвежьи объятия. Налетел лавиной, пахнул крепким табаком, чесноком и сивушным перегаром, облапил, гулко хлопая по спине.
– Витоха! Чтоб тебя! Как живой!
– Пусти, медведь! А то сейчас буду не как живой! Раздавишь же, черт! – шутливо пытался отпихиваться Севастьянов, вырываясь из кольца могучих рук бывшего сослуживца.
Наконец отвалились друг от друга, стояли жадно щупая глазами постаревшие лица, отыскивали знакомые черты, стирая возрастную маску морщин и обвисшей кожи, ухмылялись счастливо, не зная что сказать, с чего начать, как выплеснуть наружу переполняющие душу чувства.
– Ты как здесь? – добродушно прогудел Померанец, ревностно оглядывая поджарую жилистую фигуру Севастьянова.
– Я? Это ты как здесь?! – фыркнул Севастьянов. – Я-то обычным путем, как вывели из Казахстана, так тут и осел. Куда центр, туда и я, ничего особенного. А вот ты, я гляжу, иностранцем заделался…
– Да, ладно тебе, иностранцем… Тоже сказал… – Померанец смущенно фыркнул, опуская глаза. – Сильно там вашему пацану, что вчера дежурил, нагорело?
– Да уж порядком, – не стал щадить бывшего однополчанина Севастьянов. – Развел ты его, как молодого, а он теперь без премии останется…
– Не, ну ты меня тоже пойми, – загорячился украинский подполковник. – У меня люди одиннадцать дней в дороге, на одном сухпайке, не мылись, спали на нарах, срали в дырку в полу вагона…
– Ладно, ладно… Не надо мне тут на жалость давить, – с улыбкой оборвал его Севастьянов. – Все знаю, а то никогда в выездные караулы не ездил! Ты, гляжу уже подполковником ходишь?
– Ха! Нашел чему удивиться! Сам-то, смотрю тоже не майор! Так чего же я, дурней тебя что ли?
– Не скажи, – шутливо погрозил пальцем однополчанину Севастьянов. – Я-то на одном месте, горбом своим постепенно карьеру сделал. А ты вон, в иностранной армии уже до такого чина дойти успел…
– Так не с лейтенантов чай начинал, – передернул плечами Померанец. – Как уходил майором, так майором и восстановился. А за это время, да с моим-то опытом мог бы уже и в генералы выйти…
– Чего ж не вышел? – невинно съехидничал Севастьянов.
– С языком проблемы… – помрачнел Померанец.
– С языком? Никак прикусил? – продолжал издеваться Севастьянов, уж больно забавен был сейчас по-детски обиженный квадратноплечий бугай Померанец.
– Ага, прикусил! – со злостью выдохнул тот. – Еще с рожденья! Ну не даются мне ихние «поляницы» и что там еще…
– Ладно, брось, – спохватился, чувствуя, что задел друга за живое Севастьянов. – Пойдем лучше, покажешь свое хозяйство.
– Во! – разом просветлел лицом Померанец, хитро подмигнув Севастьянову. – А ты никак моих птичек принимать будешь?
– Ага, размечтался! – безжалостно осек его подполковник. – Сначала их таможня примет, а потом уж наши с базы. Я к твоим ракетам и на пушечный выстрел до этого не подойду. Не моя епархия!
– А чего тогда пришел? Повидаться?
– Скажешь тоже. Я и не знал, что ты с караулом приехал. Нет, брат, приставили, понимаешь меня специально за вами присматривать.
– Не понял…
– А чего тут понимать? В режимной части, где между прочим и опытные образцы новейшего оружия могут оказаться, в самом ее, понимаешь центре, находятся иностранные граждане. Больше того, военнослужащие иностранной армии. По крайней мере один из которых является специалистом как раз в области зенитных ракет, – при этих словах Севастьянов значительно глянул на хлопающего глазами Померанца и закончил сурово сдвинув брови. – Тут любой поймет, что дело не чисто. А значит, нужно принять к этим наглым иностранцам меры. Например, приставить к ним для присмотра сурового и непоколебимого тюремщика с правом немедленного расстрела любого, кто попытается осуществлять шпионскую деятельность.
– Витоха, ты чего? – только и смог из себя выдавить опешивший от этой тирады Померанец, беспомощно разводя руками.
– Да, ладно, расслабься ты! – довольно ткнул его кулаком в бок Севастьянов. – Просто положено так, знаешь же. Иностранцы должны быть под присмотром. Мало ли. Так что есть приказ, охранять вас тут до утра и не разрешать покидать территорию рампы. Только и всего.
– Это че? Значит опять сухпай хавать… – разом загрустил Померанец.
– Вот-вот, – кивнул Севастьянов. – Причем едоков у вас сегодня будет на одного больше. Догадываешься кто этот один?
– Да это-то ладно, – махнул рукой украинский подполковник. – Там этой тушенки один хер еще целый ящик, давно уже в зубах навязла…
Тушенки действительно оказалось вволю, да и устроились караульщики в теплушке со всем возможным в подобных спартанских условиях комфортом. Внутренности вагона имели вполне обжитый и старательно окультуренный вид. На крепко сбитых деревянных нарах, разместились одинаково серые набитые настоящим пухом натовские спальники. Подле сооруженного из ящиков стола притулились сколоченные из гладких оструганных досок скамьи. Сумки и рюкзаки с вещами и продуктами аккуратно сложены вдоль вагонной стенки. Дальний угол деликатно прикрыт брезентовой ширмой. А прямо посреди теплушки весело потрескивает плюясь безобидными искрами самая настоящая печка буржуйка. Даже в эпоху космических полетов и нанотехнологий ничего более уютного и удобного для обустройства нехитрого солдатского быта так и не придумали.
Кроме Померанца в теплушке обнаружились четверо сумрачных контрабасов при ремнях и полном боевом снаряжении, да совсем лопоухого вида лейтеха – начальник караула. Едва войдя в распахнутую дверь Померанец грозно рыкнул на личный состав и поднялась деловитая суета, всегда предшествующая даже самому немудрящему банкету. А встречу старых друзей всенепременно полагалось отметить. Севастьянов удобно устроившись на широкой скамье с удовольствием наблюдал за тем, как служивший столешницей щит из досок стремительно преображается, превращаясь в уставляемую шкворчащими жиром пайковыми банками, железными мисками и кружками скатерть самобранку.