При нынешней экономике я не жалуюсь.
Хоуп схватила меня за руку и начала дергать.
– Тут лавочка, – сообщила она. – Давай сядем.
– Так… что случилось?
Он долго молчал, а потом сказал:
– Завтра важный день, правда? Как ты держишься?
Я откинулся на лавку.
– Ты разговаривал с дедушкой?
– Угу.
– Приедешь?
– Мы оба, ты и я, знаем, что я только буду путаться под ногами. Кроме того, мне надо работать. Но я уверен, что дед расскажет мне все в деталях. Он постоянно держит меня в курсе. Кстати, жаль, что ты не сообщил мне сам, когда это случилось. Хреново, когда узнаешь новости из вторых рук.
Я сжал кулаки.
– О, да ладно. Однако еще хреновее иметь дело с этим не понаслышке. Извини, что не позвонил тебе, но когда возникают трудности, то обычно вначале обращаются к тем людям, на которых можно положиться.
Именно по этой причине я почти никогда не разговаривал с отцом. У него есть привычка говорить вещи, которые не кажутся мне правильными, а у меня привычка отвечать ему в язвительном тоне. И это доходит до того, что мы оба выходим из себя.
Хоуп вздохнула.
– Нельзя говорить «хреново»!
– Извини, милая, – ответил я, прикрыв телефон рукой. – Я просто повторяю то, что говорит он.
Дочь выговорила мне с сурово нахмуренными бровями:
– От этого не лучше.
Я не стал указывать ей на то, что она только что совершила такое же правонарушение. Странно, но, кажется, отца не задело мое замечание. Было слышно, что на самом деле его это рассмешило.
– Ты знаешь, эта скверная черта тебе досталась от меня.
То, как он сказал это, прозвучало на удивление обезоруживающе и совсем не так, как я ожидал. Где встречный удар на болезненный укол? Его реакция рассеяла мой гнев. Или, возможно, у меня в голове было много других забот, чтобы втягиваться в пустячные споры.
– Знаешь, что, – сказал я, – этой ночью я мало спал, поэтому, возможно, сейчас все же не очень подходящее время.
– Я могу быстро.
– Это очень важно?
– Думаю, что да.
Я знал, что он не отстанет.
– Хорошо, – вздохнул я. – Слушаю тебя.
– Ты сидишь?
– Это необходимо?
– Нет. Но я сижу.
Я насторожился.
– Знаешь, – медленно продолжил он, – то, через что ты сейчас проходишь, для меня это как дежавю, и я не хочу, чтобы ты совершил те же ошибки, что и я, когда умерла твоя мама.
Ах, вот что. Интересно, много ли дедушка поведал ему из нашего последнего разговора.
– Отец, тебе не надо больше ничего говорить. Последние несколько недель открыли мне глаза на многое. Я знаю, как тебе было тяжело, и не обвиняю тебя за то, насколько сильно ты был подавлен.
– Нет, – произнес он почти со смешком.
– Именно так я и сказал. Я не обвиняю тебя.
– Ха, я говорил о другом. Ты не понимаешь. Возможно, у тебя есть отдаленное представление. Ты даже можешь пройти через это сам. Но до тех пор, пока ты не проведешь годы и годы, захлебываясь горем, ты не поймешь. В отличие от меня.
Неужели он просто сбил с меня спесь, когда я пытался проявить к нему жалость?
– Прошу прощения?
– Скажи мне, Итан, как бы ты описал мое состояние, когда умерла мама?
Я подумал о том, какие у меня были ощущения последние несколько недель.
– Печаль? Горе? Вероятно, дедушка подобрал бы больше клинических терминов для этого, но я думаю, что этим все сказано.
– В таком случае и ты, и дедушка заблуждаетесь.