Анна написала точно такие же слова в своей последней записке для меня – три простых слова, которые совсем не были простыми. «Я прощаю тебя». Мысль о том, чтобы простить Эшли Мур, казалась мне не только запоздалой, но и абсурдной, и все же я знал, дедушка считал, что именно это я должен сделать.
– Я не знаю, – признался я. – Последний раз, когда я видел ее, она стояла на крыльце своего дома и слушала, как я разношу ее в пух и прах.
– Да, хорошо… все совершают ошибки.
Я не был уверен, кого он имеет в виду – меня или ее.
– Ты, в конце концов, понял, почему я хотел, чтобы ты прочитал про Маутхаузен?
– Да.
– И?
– И я не знаю, смогу ли это сделать. Я не знаю, хочу ли этого.
– Это нелегко, точно. Но, побывав по обе стороны, казалось бы, непростительных поступков, я могу уверить тебя, что единственный способ излечиться – простить.
Уверен, что в тот момент он надеялся, что донес до меня истину или что-то такое же чудесное. Он ошибался. Я продолжал испытывать по отношению к Эшли все ту же враждебность, что и в первый день, когда увидел ее. Вместо того, чтобы спорить по этому вопросу, я как можно скорее выскочил из этого разговора.
– Ладно, хорошо… я подумаю. Но прямо сейчас мне надо еще кое-кому позвонить. Пожалуйста, поговори с родственниками и расскажи, что происходит. Хорошо?
– Конечно. Через несколько дней я приеду со всеми, кто сможет присоединиться.
– Доброе утро, папа, – бодро сказала Хоуп, как только я закончил разговор. Она сидела на запасной кровати у противоположной стены палаты. Перед тем как позвонить дедушке, я проверил – она крепко спала. Я надеялся, что большую часть того, что я говорил, дочь не услышала.
– Доброе утро. Отдохнула?
– Да. Это был прадедушка?
– Ага.
Она откинула одеяло и соскочила с кровати.
– А кто это – Эшли? – с любопытством спросила она, подойдя к кровати Анны и взяв ее за руку.
«Твоя безмозглая учительница».
– Один человек, который сделал очень плохую вещь.
– Какую вещь?
– Не важно, тыковка. Тебе не стоит беспокоиться на этот счет.
Она выпустила руку Анны, подошла и остановилась прямо рядом с моим креслом.
– Она сказала «простите»?
– Да.
– Мамочка говорит, что если кто-то просит прощения, его надо прощать.
Я притянул ее к себе и крепко обнял. Я внимательно посмотрел через ее плечо на бездвижное тело жены.
– Как бы я хотел, чтобы это было так просто. Правда, очень хотел бы.
Мне действительно хотелось, но я знал, что это не так.
– Это просто, – сказала она, не отстраняясь от меня. – Так говорит мама.
Кто смог бы возразить на это? Позже, вечером того дня, когда я укладывал Хоуп в больничную кровать, она задала вопрос, который застиг меня врасплох:
– Ты молишься на ночь?
Я быстро спросил себя, не является ли это одним из тех исключительных моментов, когда лучше немного соврать дочери ради того, чтобы показать хороший пример, но тут же отказался от этой мысли. Я решил, что врать о том, что ты молишься Господу, – глупо и не важно, какие разумные доводы стоят за этим. А чистая правда заключалась в том, что я перестал молиться в тот день, когда мы потеряли Фейт, близняшку Хоуп.
– Не совсем, – рискнул я. – А ты? Мне стало грустно, что я не знаю о таких вещах про свою дочь.
– Иногда.
– Ты спрашиваешь потому, что хочешь, чтобы я помолился вместе с тобой? Мы можем, если хочешь.