Я помню, как Шейн и Лайза здесь поселились. У них висят младенческие фотографии Олив. В том числе та, где они с Лайзой в роддоме. Они переехали сюда, когда малышке было два года, и никогда не говорили, что она им не родная.
– Вот именно! – Я вытерла щеку и подняла указательный палец. – Все действительно сложилось слишком идеально. Мы встретились не просто так. Это должно было случиться.
Лицо Тэйлора вытянулось. Он встал:
– Значит, ты не шутишь? Ты действительно хочешь сказать, что Олив – твоя дочь?
– А ты ее не видел? Федра говорит, она вылитая я. Посмотри на меня, на нее, на Шейна с Лайзой и сравни.
Тэйлор задумался, уставясь в пол. Потом поднял глаза.
– Да, она на тебя похожа. Те же глаза, волосы, нос и губы. Только подбородок другой.
– Отцовский, – невесело усмехнулась я.
Тэйлор моргнул, попытавшись переварить то, что я сказала.
– Тогда как же фотографии?
– Снимки сделаны прямо за дверью моей палаты. Сходи и посмотри: Лайза наверняка не в больничной пижаме. Могу отвезти тебя в тот роддом: Сент-Фрэнсис, он в Спрингсе. Фотографии новорожденной Олив могут быть только оттуда.
– Я тебе не то что не верю… – протянул Тэйлор, потирая шею, – но ведь… я сам привез тебя сюда. И ты хочешь нарушить жизнь этих людей? Я считаю, что так нельзя.
Я покачала головой:
– Не собираюсь ничего нарушать.
– Ты знаешь, как я к тебе отношусь. По крайней мере, должна знать. Я сделаю для тебя что угодно. Мне трудно сейчас найти подходящие слова, но… – Тэйлор содрогнулся, – это так… – он отвел взгляд, и его голос оборвался. – Мы не можем с ними так поступить.
– Я с тобой согласна. И не хочу причинять им боль.
– Тогда в чем же состоит твой план? – спросил Тэйлор, помолчав. – Думаю, Олив не знает, что ее удочерили. Ты же не собираешься…
– Нет. – Я сделала глубокий вдох: – Родители внушили мне, что у меня нет выбора. Я жила с тем решением, которое тогда приняла, и буду жить так всегда. Даже теперь, когда я оказалась в соседнем доме. Я знаю: она уже перенесла одну утрату. И не хочу, чтобы мир перевернулся для нее во второй раз.
У Тэйлора было такое лицо, будто его ударили в живот.
– Тебя заставили от нее отказаться?
– Я не говорила родителям, что беременна. Скрывала это, пока Блер не нашла меня в ванной. Я стояла на четвереньках, вся в поту. Уже начались схватки. Мне еще не исполнилось и восемнадцати.
Представив себе эту картину, Тэйлор беспокойно заерзал.
– Мать услышала в моей комнате шум. Пришла и отвезла меня в больницу. – Я поднесла пальцы к губам. – Когда Олив родилась, мне дали на размышления всего несколько часов. Родители сказали, что я потеряю все, если не отдам ребенка. А мне хотелось учиться и делать карьеру, хотелось, чтобы они мной гордились.
Несколько секунд я не могла говорить. Потом, справившись с удушьем, продолжила:
– Я поверила, что поставить подпись – это выход. Я не понимала, от чего отказываюсь.
– Как твои родители могли навязать тебе такое решение? Фэйлин, это же зверство!
Я сглотнула, чтобы не зарыдать.
– Меня отправили в колледж. Когда у тебя никто не жужжит постоянно над ухом, думается лучше. И я поняла, что ошиблась, но было уже поздно. Олив не заслужила второй разлуки с мамой. Вскоре после начала учебы я заболела. Первое время надеялась, что это просто стресс. Но летом, когда я приехала из Дартмута домой, Блер пошла со мной к врачу. Оказалось, у меня эндометриоз. Так я наказана за мою ошибку.
Тэйлор тряхнул головой:
– Что это значит?
– У меня больше не может быть детей.