Я представлял себе, как все это выглядит, и замолчал, ожидая, когда она начнет меня ругать… Независимо от того, почему так получилось, все оправдания и объяснения были бессмысленны.
Но Кэти и не шелохнулась. Она просто стояла и все. От волнения у меня пересохло во рту, я закрыл глаза, сердце застучало в груди молотом, и сдавленным шепотом я объяснил:
– Мэтту нужно… полотенце. – и показал на дверь. – Это для Мэтта!
Я услышал ее шаги. Она сняла сухое полотенце с крючка, я протянул руку, и ее пальцы охватили мою ладонь. Рука у нее была теплая, мокрая, небольшая, но сильная, а в прикосновении не было ничего сексуального – просто нечто знакомое и домашнее, а еще оно напомнило прикосновение ее мокрой руки в ущелье. Разогнув слегка мои пальцы, она прижала мою руку к своему животу – вот как если бы я был слеп и читал буквы с помощью шрифта Брайля. Кожа у нее была теплая, мягкая, а плоть вздымалась в такт размеренному дыханию. Мои пальцы лежали на шероховатом рубце шириной дюймов в шесть. Я тихонько приоткрыл один глаз и увидел, что она улыбается, как девочка, поцеловавшая меня давным-давно, в ущелье. Кэти всегда боялась щекотки, так что я не удивился, услышав, как она слегка хихикнула, когда я коснулся шрама. Она прикрыла мои глаза ладонью, и в темноте я теснее прижал пальцы к ее животу.
– Такер, – прошептала она, – ведь это же я… ведь именно здесь еще живет память о той маленькой девочке, что поцеловала тебя в ущелье. Той самой, которая держала тебя за руку только тогда, когда никто того не видел. Той, с которой ты обменивался записками и которая послала тебе воздушный поцелуй из автобуса…
Она плотно затянула вокруг талии полотенце, а я открыл глаза, услышав, как легко и естественно она дышит. Она подошла ко мне поближе и, взяв обеими руками мою ладонь, прижала ее к своей груди:
– С тех пор на моем сердце появилось несколько других шрамов, которых не было тогда, в детстве. Но теперь они есть у всех нас.
Не знаю, как долго мы стояли вот так. Минуту. А может быть, две. Я смотрел на Кэти, но не видел ее. Я затерялся где-то там, в местах, из которых потом бежал, и во временах, о которых позабыл. Сглотнув, я медленно поднял полотенце с пола ванной и уже повернулся, чтобы уйти, но мне так захотелось взять ее за руку, умчать в ущелье и там, глядя вверх, на звезды, размотать назад все прошедшие годы и снова начать все сначала.
Я снова был подростком, который любил и знал, что его тоже любят: впервые в жизни.
А Кэти сейчас стояла передо мной такая, какой была в детстве: честная, прямодушная, почти во всем откровенная, и так же, как тогда, она ничего не стыдилась. Я опять оглянулся, словно в ожидании ответа на вопросы, которых уже давно не задавал, а когда начал находить ответы на них, то не был уверен, что знаю, как их воспринимать.
Войдя в амбар, я отдал Мэтту полотенце, снял Джейса с лошади, взобрался на водокачку и нырнул в цистерну, полную воды, такой же ледяной, как и в ущелье. Нырнув, я коснулся дна и вдруг вспомнил купание в ущелье и ту радость, которую испытал при виде лодки, которая слетела с утеса, а потом канула на дно. Я вспомнил то чувство, с которым я потом подержался за уключины, и то, как в моей дальнейшей жизни мне не хватало этого прекрасного дня.
Спустя почти две минуты я вынырнул, поскольку в легких уже не было воздуха, но я выдохнул тогда все, что оставалось во мне от страдальческого прошлого, и жадно вобрал в себя свежий воздух новизны.
Через несколько минут я спустился вниз и увидел вопрошающий взгляд Джейса: у него был такой вид, словно ему хочется о чем-то спросить, но он промолчал. Мэтт тоже спустился с чердака. На нем был пиджак из полиэстера в красную полоску, застегивающийся на три пуговицы, жилет и ботинки из белой оленьей кожи. Ума не приложу, где он все это раздобыл.
– Готов посетить храм! – торжественно провозгласил он.