Ошибку понял внезапно, но поздно.
Кто знаком с искусством Гжели знает, что одним из самых распространённых мотивов гжельской фарфоровой скульптуры является петушок – он и в игрушках, и как украшение на всевозможных чашках, кувшинах, безделушках, и как часть фигурных композиций. А родиной этого петушка как раз и является деревня Коломино. С какой бы стороны не подойти к этой деревне, по какой бы дорожке не пройти – везде эти самые петушки, один в один похожие на тех, что в бело-голубом фарфоре.
…Видать, я загляделся на красавцев в корзине, и Лайма увидела, нет, почуяла петушков раньше…
Ничего сделать было уже нельзя. Коня на скоку остановить можно, а Лайму, врождённого дикого зверя и охотника, о чём я совсем забыл, воя на Луну, – нет. Страшная картина довершилась монологом пожилой женщины в платке. Прислонившись к забору и покорно опустив руки – если бы Микельанджело был русским, он ваял бы пиету именно с этой женщины – она скорбно, просто и очень тихо сказала:
– Петушка—то как жалко…
Перебив с полдеревни петухов, Лайма словно фурия исчезла в окружавшем деревню поле. Экстаз её был столь велик, что она не отзывалась ни на имя своё, ни на свист и окрик. В общем, исчезла.
Пришлось идти домой одному. Лайма не показывалась всю дорогу, но когда я входил к себе в калитку – уже спокойно сидела на крыльце. Морда в курином пухе, глаза умные, сытые и очень спокойные.
Редкий случай – Лайма не была эгоисткой. Обычно собаки при всей любви к хозяину всё же очень рефлексируют на еду. Их надо не просто кормить, но поощрять кормом. Удивительное дело – Лайма всегда ела у меня словно нехотя. Наоборот, искала случай, чтобы самой что-нибудь мне принести. Как-то по весне, в начале апреля, когда на дороге ещё лежал снег, я, открывая сезон, стал кликать Лайму, чтобы покормить собаку косточками её любимой курятины. Лайма возникла внезапно, чёрная, мощная и стремительная. В зубах у неё был большущий заяц, которого она радостно бросила к моим ногам – на, ешь!
Благородство и преданность Лаймы стали невольной причиной трагического эпизода с её участием. Как она, свободная собака, могла доказать свою свободную любовь к избранному ей дачнику? Бездумным тявканьем и верчением хвоста? Нет, только делом самостоятельной личности, коим для неё был бескорыстный дар добычи. А было так. Гуляли, как всегда, возле грибов на берёзовой полянке вблизи дачных участков. На беду там же отдыхала пожилая женщина с маленькой собачонкой. Придерживая одной рукой собачонку у груди, другой она собирала колокольчики.
Лайма идиллии не поняла. В мгновение она повалила женщину на землю, вырвала собачку и полуживую аккуратно положила около меня. Это был поступок. Жестокий и не вписывающийся ни в какие рамки дачной жизни. Но для собаки, не ведающей о человеческих взаимоотношениях, это был поступок действенной преданности.
Что я должен был сказать ей?.. Я промолчал, но, видимо, так выразительно, что Лайма больше никогда не появлялась на моём
крыльце.
Говорят, следующей зимой её убили жировские мужики после того как она задрала местную козу.
Жирово, Володино, Игнатьево – три сросшихся деревни, скопившиеся возле церкви Георгия Победоносца, недалеко от нашего СТ. Во времена первичного садового строительства многие будущие хозяева садовых участков, летом, с семьями, снимали там кто пол, кто четверть дома, чтоб жить неподалёку от будущего сада. Не были исключением и мои соседи слева Их сын, Мишка Закомолдин, одногодка, был моим приятелем. Да все мы были приятели, до истории с «делом садоводов, Шейниной и Цвей». Мишкин отец был человеком буйного нрава и, как настоящий садовод, не чурался военной хитрости. Забрасывая наш участок шариками хлеба с мышьяком, он таким образом надеялся остановить мышей-полёвок на дальних подступах к своим владениям. Ну, уж а если кто на дороге, поблизости от его владений, жёг костёр, он выбегал с ружьём или топором, что под руку попадалось, с явным намерением наказать потенциального врага. Однако ж этот большевик обладал некоторыми творческими способностями. Во время работы в саду он постоянно пел русские революционные песни типа «По долинам и по взгорьям шла дивизия вперёд» или «Слушай, товарищ, война началася». К тому же он был художник. Даже выстроил в сторону нашего дома что-то вроде мансарды, значение которой поначалу было непонятно. Только когда мы увидели в той самой стенгазете «Садовод» рисунок, озаглавленный «Чей это дом?», стало понятно, что мансарда – это художественная мастерская товарища Закомолдина, «интернационалиста» и борца с нерадивыми садоводами.
Мишка же, сын его, хоть и был по знаку скорпион, воспитывался под мощным прессом отца. А отец его не признавал не только цивилизацию шестидесятых, но и, позже, семидесятых, восьмидесятых и чуть дальше. В силу чего образом жизни был бережливый скупердяй, постоянно готовый к ядерной атаке пришельцев (с Запада или из космоса – один хрен). И Мишка вынужден был расти в этом контексте. Образ чеховского Беликова – ничто в сравнении с выросшим Мишкой. Всегда в телогрейке, всегда в неком подобии галош, шаркающих от великоразмерья, в мятой шапке, будто отобранной у пленных немцев под Москвой, с древним велосипедом типа «Украина» и сшитой суровой ниткой брезентовой сумкой-калитой под рамой – этот, закончивший для блага сада курсы агронома таможенник, стал укором всему внешнему миру, который так на него не похож. Впрочем, как и отец, он не прочь прислониться к песне. Правда, никогда не пел, но зато любил слушать по приёмнику, который собрал ещё в школе, бардов – Фрейдкина, Круга и других. Слова, говорит, у них интересные. В душе не злобный, любит вообще поболтать (когда жены нет) и особо сходить на рыбалку. Вот тут мы сошлись. Сам бы я может и не ходил – не потому, что не люблю, а от того, что разматывать зацепившуюся леску для меня наказание. А Мишка наоборот. Он человек основательный, терпеливый и может размотать хоть кокон шелкопряда. Вот и ловим – бычков да карася. Карпа реже. Чёрт его знает, почему он у нас не клюёт!
А ещё Мишка мастер-электрик. К чему я это говорю?
Тут приключилась лет пятнадцать назад история. За задним забором у всех нас, кто живёт на «Полевой» было, соответственно, поле. А на поле кочки, оставшиеся от старого болота. А на кочках – желтоголовые подосиновики, росшие буквально кустами. Плюс какие-то фантастические травы, которых я нигде не встречал ни до, ни после. В общем, природа интересная. Однако землю продали под новое строительство садовых участков. Ну, мы все написали письмо в редакцию одного журнала – так, мол, и так. Журнал поступил мудро. Он публично пристыдил тех, кто собирался строить на этом уникальном поле, изгнал их оттуда и построил там садовые участки сам. Как по нотам. В общем, на месте поля появились новые соседи. А сзади нас с Мишкой аккурат «хари-хари», кришнаиты то есть. И вот что придумали. Каждую субботу и воскресенье часами стали играть на барабанах. Ну, я-то, вспоминая своих соседей по московской квартире, тех, что выехали из-за моего рояля, отнёсся к кришнаитским барабанам лояльно. А Мишка нет. И ведь что придумал! Установил на своём заднем сарае ведро, широким концом в сторону кришнаитов, а в ведро поместил небольшую такую схему, суть которой состояла в том, что как только кришнаиты начинали играть на барабанах, возникал звук типа негромкой сирены. Звук всякий раз продолжался до момента, когда от соседей раздавался возглас: «Нет, я так больше не могу!» и барабанный бой заканчивался. Кстати, ведро это стоит на страже мишкиного спокойствия до сих пор. В назидание кришнаитам.