ПРЕДИСЛОВИЕ
Предупреждаю читателя, что к сочинению этих записок я не имею никакого отношения
и достались они мне при весьма странных и печальных обстоятельствах.
Как раз в день самоубийства Сергея Леонтьевича Максудова, которое произошло в
Киеве весною прошлого года, я получил посланную самоубийцей заблаговременно
толстейшую бандероль и письмо.
В бандероли оказались эти записки, а письмо было удивительного содержания:
Сергей Леонтьевич заявлял, что уходя из жизни, он дарит мне свои записки с тем,
чтобы я, единственный его друг, выправил их, подписал своим именем и выпустил в
свет.
Странная, но предсмертная воля!
В течение года я наводил справки о родных или близких Сергея Леонтьевича.
Тщетно! Он не солгал в предсмертном письме - никого у него не осталось на этом
свете.
И я принимаю подарок.
Теперь второе: сообщаю читателю, что самоубийца никакого отношения ни к
драматургии, ни к театрам никогда в жизни не имел, оставаясь тем, чем он и был,
маленьким сотрудником газеты "Вестник пароходства", единственный раз выступающим
в качестве беллетриста, и то неудачно - роман Сергея Леонтьевича не был
напечатан.
Таким образом, записки Максудова представляют собою плод его фантазии, и
фантазии, увы, больной. Сергей Леонтьевич страдал болезнью, носящей весьма
неприятное название - меланхолия.
Я, хорошо знающий театральную жизнь Москвы, принимаю на себя ручательство в том,
что ни таких театров, ни таких людей, какие выведены в произведении покойного,
нигде нет и не было.
И наконец, третье и последнее: моя работа над записками выразилась в том, что я
озаглавил их, затем уничтожил эпиграф, показавшийся мне претенциозным, ненужным
и неприятным.
Этот эпиграф был:
"Коемуждо по делом его..."
И, кроме того, расставил знаки препинания там, где их не хватало.
Стиль Сергея Леонтьевича я не трогал, хотя он явно неряшлив. Впрочем, что же
требовать с человека, который через два дня после того, как поставил точку в
конце записок, кинулся с Цепного моста вниз головой.
Итак...
* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *
Глава 1. НАЧАЛО ПРИКЛЮЧЕНИЙ
Гроза омыла Москву 29 апреля, и стал сладостен воздух, и душа как-то смягчилась,
и жить захотелось.
В сером новом моем костюме и довольно приличном пальто я шел по одной из
центральных улиц столицы, направляясь к месту, в котором никогда еще не был.
Причиной моего движения было лежащее у меня в кармане внезапно полученное
письмо. Вот оно:
"Глубокопочитаемый
Сергей Леонтьевич!
До крайности хотел бы познакомиться с Вами, а равно также переговорить по одному
таинственному делу, которое, может быть очень и очень небезынтересно для Вас.
Если Вы свободны, я был бы счастлив встретиться с Вами в здании Учебной сцены
Независимого Театра в среду в 4 часа.
С приветом К. Ильчин".
Письмо было написано карандашом на бумаге, в левом углу которой было напечатано:
"Ксаверий Борисович Ильчин режиссер Учебной сцены Независимого Театра".
Имя Ильчина я видел впервые, не знал, что существует Учебная сцена. О
Независимом Театре слышал, знал, что это один из выдающихся театров, но никогда
в нем не был.
Письмо меня чрезвычайно заинтересовало, тем более что никаких писем я вообще
тогда не получал. Я, надо сказать, маленький сотрудник газеты "Пароходство". Жил
я в то время в плохой, но отдельной комнате в седьмом этаже в районе Красных
ворот у Хомутовского тупика.
Итак, я шел, вдыхая освеженный воздух и размышляя о том, что гроза ударит опять,
а также о том, каким образом Ксаверий Ильчин узнал о моем существовании, как он
разыскал меня и какое дело может у него быть ко мне.