Утром я поехала отвозить молоко, цифры в клетке таблицы были прежними, затем отправилась на занятия, и так повторялось каждый день, пока, наконец, не наступил вторник.
Перед дверью отделения патологии новорожденных собрались родители, ждали десяти часов – в это время сюда выходили врачи. Из разговора с другими мамами я узнала, что Юрия Ивановича считают одним из лучших врачей в клинике и что он совсем не так молод, как мне показалось – ему тридцать четыре года. Вскоре вышел и он сам. Я осторожно разглядывала его, пока он разговаривал с мужчиной в военной форме – отцом одного из малышей. Юрий имел запоминающуюся внешность – рост около метра девяноста сантиметров, хорошо сложенная фигура, по которой было видно, что он занимается спортом, лицо мужественное, с ямкой на подбородке, с темными карими глазами и достаточно тонким и чувственным ртом. Волосы у него были темными, под цвет глаз. Я бы не смогла точно сказать, почему именно, но мое восприятие этого человека было крайне небезразличным. То ли я от него сильно зависела, так как в его руках была жизнь моего ребенка, а значит, и моя судьба, то ли он мне нравился как мужчина.
Вскоре Юрий Иванович подошел ко мне и Александру и начал медленно рассказывать о тяжелом состоянии нашего сына. Было видно, что ему непросто давалось это произносить. Я смотрела ему в глаза, пытаясь увидеть в них ответ на самый главный вопрос – выживет ли Саша? Юрий Иванович отводил свои темные глаза немного в сторону, видимо, не испытывая удовольствия от моего пристального взгляда. Черты его лица сейчас были резковатыми, типично мужскими, той беззаботности, которую я увидела в прошлый раз, не было в помине. Я разглядывала его руки и весь облик, пока не пришла к ощущению, что доверяю ему, что этот немногословный человек, пожалуй, действительно сделает все возможное для моего сына и сам верит в то, что ребенок должен выжить. Юрий Иванович разрешил мне каждое утро приходить в отделение, чтобы сцеживать молоко здесь на детской кухне, в этом случае оно не потребует стерилизации и будет действовать на ребенка в качестве лекарства. Эта новость очень меня обрадовала, и в более просветленном состоянии я поехала вместе с Александром на занятия в институт.
Теперь я еще больше торопилась по утрам в клинику, быстро раздевалась внизу в комнате для матерей и бежала на второй этаж, замирала на несколько секунд перед таблицей со списком детей с цифрами веса и проходила в заветную дверь. Я сцеживала молоко из груди на детской кухне, где постоянно сновала уже знакомая мне медсестра Лида, забиравшая раньше бутылочку с молоком. Она оказалась доброжелательной и общительной, можно сказать, с потенциалом к руководящей деятельности. С моей теперешней позиции было видно, что минусы ее характера – строгое отношение к мамам и резковатые высказывания, оборачивались плюсами для детей, потому что она обеспечивала всем малышам постоянное наличие грудного молока, чтобы не кормить новорожденных искусственными смесями. Проходило минут пятнадцать, и на кухне появлялись другие мамы, которые шли сюда после кормления детей в отделении. Они разговаривали о малышах, кто в какой степени поправился, как себя чувствует, что сказал врач. Я быстро познакомилась со всеми мамами. Больше других мне понравилась Люба, дочурка которой лежала в одной палате с Сашей. Люба каждый раз при встрече рассказывала мне о Сашеньке – если ему было лучше, то подробнее, если плохо – то в нескольких словах. Я узнала от нее, что Юрий Иванович часто оставался после работы с Сашей. Когда он дежурил в реанимации, то несколько раз за ночь приходил проверить состояние детей, которых он вел, и Саши в первую очередь. Точно так же он выхаживал до этого Любину девочку, которая чувствовала себя теперь гораздо лучше и быстро росла. Изредка я пропускала занятия в институте, чтобы сходить вместе с Любой в детский магазин, находившийся в двадцати минутах ходьбы от клиники, ведь так приятно было покупать крохотные детские вещички – они помогали укреплять мою надежду на благополучный исход. Люба во время таких прогулок разговаривала со мной о Юрии, к которому относилась с благоговением, ведь это он спас ее дочку, которую другие врачи готовы были считать безнадежной. От нее я узнала, что Юрий живет за городом, вдвоем с мамой, что семьи у него нет, из-за давней несостоявшейся попытки жениться, и теперь он все время отдает работе.
День ото дня я все больше втягивалась в жизнь шестого отделения клиники – помогала медсестре Лиде на кухне, шила марлевые маски для врачей и медсестер. Я была рада каждой просьбе, лишь бы подольше задержаться в отделении, где находился мой ребенок. Иногда потихоньку от всех я подходила к Сашиной палате и смотрела на его кувез через стеклянную дверь. Однажды после уборки на кухне, когда уже собиралась уходить, я увидела, как Юрий Иванович выходит из палаты моего сына. Я подошла к нему и спросила, как мой ребенок себя чувствует. Взглянув в глаза Юрия, я осеклась на полуслове – его глаза были страдающими, очень уставшими. Юрий медленно стянул с себя маску, открывая почерневшее лицо.
– У него были сегодня ночью судороги, он опять синел, – еле выдавил он из себя.
– Что, мне не на что надеяться? – стараясь говорить как можно спокойнее, спросила я.
– Я этого не говорил. Мы делаем все возможное, что в наших силах.
– Почему были судороги?
– Медицинская наука не может на этот вопрос ответить сегодня однозначно. Считается, что из-за незрелости оболочек на нервах их окончания соприкасаются и дают эффект судорог. Все, что мы можем сделать в таких случаях – это убрать не причину, а следствие, то есть снять судороги.
У меня вновь, как в роддоме, потекли ручьем слезы. Юрий старался не замечать их. Он продолжал объяснять мне возможные причины судорог у ребенка, которые, в конечном счете, сводились к одному – незрелости нервной системы из-за слишком раннего рождения. Я внимательно слушала эти разъяснения, но главное – явственно ощущала, что не одинока в борьбе за жизнь своего сына, что Юрий еще один человек помимо меня, который страдает, мучается от Сашиной боли. А самое главное – помогает моему ребенку, то есть делает то, что не в силах сейчас сделать для него даже я.
Мне стоило больших усилий, чтобы, наконец, сдвинуться с места, попрощаться с Юрием и уйти. Я не поехала в тот день на занятия, а несколько часов проходила по близлежащим улицам, то и дело, возвращаясь к клинике. Я смотрела каждый раз на крайнее слева окно на втором этаже, словно так можно было о чем-то узнать. Что я могла сделать? Любые мои действия в этой ситуации были бесполезны. В моей душе словно полыхало пламя – такой душевной боли, надежды и бесконечной любви к своему ребенку, как в тот день, мне не доводилось прежде испытывать. Я едва вынесла это чувство.
Дома я не стала говорить, что Сашеньке плохо. Я не хотела обсуждать эту тему с родными своего мужа. По внутренним ощущениям мне казалось, что я несу полную чашу с водой, из которой боюсь пролить хотя бы каплю, потому что это может повредить моему сыну. Разговор о его состоянии мог расплескать чашу, поэтому на задаваемые мне вопросы я отвечала односложно, но, к счастью, никто и не настаивал. С мамой я разговаривала по телефону каждый день, но давала только информацию о Саше – о своих переживаниях говорить не могла.
На следующий день я с нетерпением ждала, когда на детскую кухню придет Люба. Вот она, наконец, появилась и еще с порога сказала, что Саше стало гораздо лучше, судорог больше не было. Люба получала подробную информацию от дежурных медсестер, с которыми давно подружилась, ведь ее дочка лежала здесь уже два месяца. В этот момент по коридору мимо кухни медленно прошел Юрий Иванович с запеленатым ребенком на руках. Юрий шел очень осторожно, словно плыл по коридору, при этом неотрывно смотрел на лицо малыша, видимо, страшась причинить ему малейшее беспокойство от движения. При других обстоятельствах я не смогла бы сдержать улыбки, глядя на эту картину: слишком несовместимой казалась замедленная походка Юрия с его высокой сильной фигурой и длинными ногами, не привыкшими столь плавно передвигаться. Но сейчас меня словно обдало теплой волной – это была нежность, благодарность и еще что-то, для определения которого пока не находилось слов. Даже если Люба не шепнула бы мне, что Юрий несет на физиотерапевтические процедуры моего ребенка, я бы все равно поняла, что это так, потому что все остальные дети в отделении были в хорошем состоянии, и их можно было безопасно переносить.