Спустя еще несколько дней, детский врач во время утреннего обхода радостно сообщил мне, что мальчик стал хорошо дышать, что теперь его надо готовить для перевода в детскую клинику, где его будут выхаживать дальше. На вопрос, можно ли ребенка кормить грудью, он ответил, что это случится еще не скоро, но я должна сохранять у себя молоко, чтобы ребенок лучше развивался и не болел.
Это был почти счастливый день, и во мне сильнее укрепилась надежда, хотя тревога не ушла из души. Я даже позвонила маме и попросила приехать ко мне. Прежде я просила ее не делать этого, чтобы не плакать в ее присутствии лишний раз. Мама приехала к вечеру, привезла большой пакет фруктов и пакет с испеченными ею пирожками. Она хорошо держалась и несколько раз повторила, что не сомневается, что с ребенком все будет в порядке.
Через четыре дня малыша перевели в детскую клинику, которая находилась по близости с родильным домом. Меня выписали в тот же день, и за мной приехали мама и муж. Мама поздравила нас с рождением сына, отдала мне цветы и деньги на покупку вещей для ребенка, после чего мы с Александром вдвоем поехали домой. Наше с мужем общение было таким же, как и раньше – я не напоминала ему о том злосчастном разговоре, и он не вспоминал о нем, тем более не извинялся. Я немного непривычно ощущала себя вне больничных стен, в которых находилась почти четыре недели, и думала о том, как организовать свое время так, чтобы сцеживать молоко через каждые три часа и с утра отвозить его в клинику, своему мальчику. Когда мы с Александром пришли домой, бабушка Анна встретила нас с пирогом, который испекла по случаю моего возвращения, родные мужа поздравляли нас с рождением ребенка. На вопрос Вероники Александровны о том, как мы хотим назвать мальчика, я ответила, что его будут звать Сашей, как и отца.
На следующий день я поехала в клинику, где находился мой сын, надеясь поговорить с врачом. Наступила уже настоящая осень – прохладная и светлая, давно ставшая моей любимой порой. Прежде именно в это время года у меня обострялись эмоции, и возникало ощущение обновления жизни – душа ждала каких-то волнительных и радостных событий. В этом году осень принесла не просто обновление, а переворот во всем – родился ребенок, и его жизнь была под угрозой, а значит передо мной стояло гигантское испытание в жизни. Но не отчаяние, а надежда и материнская любовь были моими неотступными чувствами. Идя по направлению к клинике по широкому скверу, я втягивала легкими пряный осенний туман, клубившийся невысоко над землей, насыщенный ароматом увядающих листьев и влажной травы. Вокруг стояли огромные старинные вязы и дубы, которые давно смотрели на мир вокруг себя, а теперь, казалось, выделяли меня из потока людей и падающим листком давали понять, что видят меня и дышат вместе со мной, помогая возвращаться к жизни после больничного безвременья. У меня впервые в жизни возникло ощущение близости Бога. Мне не надо было себя спрашивать как раньше, существует он или нет – теперь я его просто чувствовала. Он был единственным, кто знал, каково мне сейчас и единственным, кто мог помочь ребенку и мне, тогда как люди, даже самые близкие, были совершенно в этом бессильны
Я шла, молилась Богу и обращалась ко всему сущему вокруг себя – к этим деревьям, серому небу, пряному воздуху, чтобы они помогли моему мальчику, дали возможность ему выжить.
Клиника, где лежал маленький Саша, находилась в трехэтажном кирпичном здании и была отгорожена от улицы чугунной оградой и небольшим парком. Я вошла в здание, поднялась на второй этаж и позвонила в дверь отделения патологии новорожденных. Через три минуты появилась медсестра и сказала, что врача нет в отделении, но он сейчас подойдет. Вскоре внизу на лестнице послышались шаги, и я увидела высокого мужчину в белом халате и голубых брюках, какие носят врачи-реаниматологи. У мужчины было молодое и достаточно беззаботное лицо, и я с некоторым удивлением подумала, что это, возможно, и есть врач моего ребенка. Тем временем мужчина поднялся по лестнице, спросил мою фамилию и сообщил, что он будет лечить моего сына. С моей помощью он записал в карте историю болезни ребенка и сказал, что мальчик еще очень и очень слаб и что на его выхаживание понадобится, по меньшей мере, два месяца. После разговора с врачом я отдала медсестре из отделения бутылочку с грудным молоком для сына и поехала домой, чтобы дальше сцеживать молоко в течение дня.
Дома меня встретил абсолютно спокойный Александр, уже вернувшийся к тому времени из института. Я рассказала ему о своем разговоре с врачом, при этом пыталась понять, ощущает он положение дел с ребенком или нет. Мне было очень важно уяснить, продиктовано ли спокойствие мужа его полной уверенностью в благоприятном исходе для нашего сына, или он просто не хочет осознать серьезность положения. Александр почему-то не пытался поддержать меня морально, не старался успокоить, как должен был это сделать близкий человек. Мне начинало казаться, что у него нет на это душевных сил, а может, он просто не способен тратить их на других людей, даже на меня.
На следующий день я опять поехала в клинику к восьми тридцати утра отвозить грудное молоко. Мне очень хотелось, чтобы скорее разрешили кормить ребенка грудью, ведь это давало возможность часто быть рядом с ним. А до тех пор, пока кормление не разрешат, вряд ли я смогу видеть Сашу.
Подходя с волнением к красному кирпичному зданию, я вдруг ощутила страх и у меня промелькнула мысль, что клетка в табличке, висевшей на стене возле входа в отделение, напротив фамилии моего сына, в которой указывается вес ребенка на сегодняшний день, может оказаться пустой. Я шла и смотрела себе под ноги, на узкую асфальтовую дорожку, и молила Бога, чтобы в клетке стояли цифры. Подойдя к тяжелой дубовой двери, я с усилием ее открыла и поднялась по лестнице. Клетка в таблице не была пустой, но цифры, стоящие в ней, показывали, что вес Саши уменьшился. Я нажала на звонок, и ко мне вышла та же медсестра, что и накануне, взяла бутылочку с молоком. На мой вопрос о ребенке строго ответила, что обо всем мне расскажет врач – Юрий Иванович, но это произойдет не раньше, чем во вторник, потому что этот день отведен для встреч с родителями.
Во вторник? А сегодня только четверг! – на мой вопрос уже некому было ответить, потому что дверь закрылась. Я побрела вниз по лестнице, опять по той же дорожке между деревьями и кустами, потом по улице к метро. Надо было ехать на занятия в институт – я и так их много пропустила.
Ребята и девушки из моей группы, конечно, были в курсе ситуации с ребенком и вели себя по отношению ко мне тактично и настолько доброжелательно, что это трогало меня до глубины души. Они не расспрашивали меня о подробностях, считая, что я сама расскажу, когда малышу станет лучше, я была им очень благодарна за это. Институт своей энергетикой успокаивал меня, укреплял надежду на то, что с моим ребенком все будет хорошо. Видимо, так было потому, что в витавшей здесь атмосфере молодости и самых радужных надежд на будущее, горе и уныние не имели права на существование.
Как только я пришла домой, моя уверенность начала убывать. Александр играл с Анютой в большой комнате, точнее, шумно возился под звуки мультфильмов. Меня он встретил в прихожей, помог снять пальто и опять ушел к Анюте, сочтя лишь ему одному доступным образом, что сейчас не следует со мной общаться. Мне нигде раньше не было так одиноко, я сидела в бабушкиной маленькой комнате и беззвучно плакала под веселую музыку, доносившуюся из-за стены. Ночью я никак не могла уснуть, все лежала и думала о своем мальчике, вновь снимала с себя горящий кокон и вела его взглядом по улицам спящего города туда, к красному кирпичному зданию, где находился мой сын. А рядом спокойно и размеренно дышал во сне мой муж.