Я ломала голову над их странным поведением, но в тот день ничего не узнала и не поняла.
Решив, что они уже достаточно долго вместе, чтобы начать ссориться прилюдно, тем более, при мне, кого они знали с детства и не стеснялись, я выбросила их ссору из головы, но через две недели, придя к ним опять, увидела, что поторопилась: накал страстей достиг своего апогея, и они только что посудой друг в друга не швыряли.
Ни о какой прогулке, разумеется, речи не могло идти, и я сказала, что, пожалуй, пойду домой, раз они не в духе, но больше никогда не приду к ним, если они не прекратят скандалы, тем более, что я вообще не понимаю, с чего они скандалить принялись – жили ведь душа в душу и не один год…
Они примолкли и с каким-то удивлением смотрели на меня: мой решительный тон удивил их, я ведь раньше так никогда не разговаривала.
Их взгляды меня не остановили, я надела пальто и ушла.
На улице меня догнала Вика и пошла рядом. В мои планы вовсе не входило вести ее к себе домой, и я предложила ей пойти посидеть в кафе, сказала, что у меня хватит денег на чай с пирожными.
Мы так и сделали, причем она еще и бутылку вина заказала, но, зная, что мне пить нельзя, не стала мне его предлагать. Она попивала, мне это было известно, но кто я такая, чтобы воспитывать взрослую женщину, тем более, что лично мне это совершенно не было нужно.
Минут десять мы сидели молча. Я ела свое пирожное, пила чай, Вика выдула уже два бокала вина, видимо, поэтому у нее развязался язык, и она заговорила:
– Вик хочет уйти от меня, – сказала она мрачно. Я даже поперхнулась.
– Не может быть! Вы столько лет вместе!
– Вот потому и может. Надоела я ему, понимаешь? С четырнадцати лет со мной, знает меня, как облупленную, а вокруг девочки ходят, новенькие, в целлофане, незнакомые – интересно ведь.
– Он тебе сказал?
– Зачем? Я его тоже, как облупленного знаю, любое его движение понимаю еще до того, как он сам понял, зачем сделал его. Хочет. Я тебе точно говорю.
– И давно ты это поняла?
– С месяц уже. Он ведь работу поменял – знаешь? – я знала.– Ну, а там на него дочь босса глаз кинула, вот он и скапутился. Она лет на девять младше меня, папа богатый, дом трехэтажный, джип у нее свой…
– Ну, перестань! Это ты уже на него клевещешь! Он и сам не бедный, и папа у него тоже в большом порядке.
– Если бы клеветала! Он с таким упоением мне все это поначалу описывал – ты бы слыхала! А потом примолк вдруг. Но не надолго. Открыл рот опять – стал ругаться, что грязно, что пол немытый, посуды полная раковина, что не готовлю, что пицца и макароны уже поперек горла стоят, что денег вечно нет. А я виновата, что он заработать не умеет?! И я ему нанималась полы мыть? У меня докторская степень, я ее специально получала – его дерьмо за ним вывозить!
– А почему вы давно не съехались? Дешевле было бы за одну квартиру платить, могли бы домработницу нанять.
– Так он не хотел. И хорошо, что не съехались – представляешь, если бы мы сейчас в одной квартире жили? Кроме того, мы всегда могли раз в неделю-две уборщицу приглашать, не так это дорого, но, опять же, он был против. Чужой человек в доме, роется в его вещах, знает интимные подробности… Плюс – предначертание женщины, мое то есть.
– Что еще за предначертание женщины?
– Женщина должна быть хозяйкой в доме, создавать уют и тепло. Хранительница домашнего очага – слыхала такую чушь?
– Хм, Вик так говорил?
– Угу. Последний месяц – ежедневно. И тут же рассказывал, сколько у его босса прислуги и как его мадам ведет дом, отдавая приказания.
– А почему ей можно самой полы не мыть?
– А это ты у него спроси – он совсем офонарел, крыша рядом. Я знаю, он хочет со мной расплеваться и жениться на той соплячке, там родители, вроде бы, не против. Они своей дочуре что угодно готовы купить, лишь бы она довольна была.
– Слушай, а может быть, это и к лучшему? Тебе-то самой он не надоел за столько лет?
– До визга.
– Так в чем дело? Разойдитесь – и все.
– Не все, далеко не все.
– Почему? Что вам делить? Квартира у тебя отдельная, ты работаешь, от него не зависишь. Пусть катится, куда хочет.
Она только посмотрела на меня и опять проговорила:
– Все не так просто, совсем не просто, – я смотрела на нее и не могла понять, жаль мне ее или Вика. А может быть, мне обоих не было жалко, а было лишь скучно и хотелось домой.
– Я беременна, – вдруг сказала она, – пятнадцать недель, аборт делать поздно.
– Ух! – только и сумела произнести я.
– Вик не знает пока. Я и сама только вчера узнала – никаких признаков не было, представь себе. Врач сказал, что так бывает, иногда женщины понимают, что беременны, когда ребенок уже шевелиться начинает.
– Так а с чего ты к врачу пошла?
– Каждые полгода хожу. За здоровьем следить нужно. А он мне и преподнес пилюлю
– Скажи Вику.
– Ага! Он решит, что я его нарочно подловила, не понимаешь, что ли!
– Ух, – опять произнесла я. А что еще я могла сказать? Сидела, смотрела на Вику и думала, как я права, когда не верю ни в какую любовь и роковые страсти. Хотя страсти, и впрямь, выглядели роковыми.
– Ладно, – сказала Вика, – выговорилась хотя бы. Ты ему не проболтайся, хорошо? Пусть будет, что будет. Захочет уйти – держать не стану, устала я от всех этих дел, мне покой нужен.
– А с ребенком что решила?
– Еще не решила, еще думаю.
С тем мы и расстались.
Но через неделю мне на сотовый позвонил Вик и попросил прийти. Ужасно мне не хотелось идти к ним, однако статус друга обязывает, а я стараюсь вести себя правильно, чтобы потом саму себя не жрать. И я пошла.
Лучше бы не ходила.
Вик был у себя – сидел, бледный и пьяный (впервые в жизни я его видела пьяным), в старом ободранном кресле и некоторое время смотрел на меня совершенно бессмысленным взглядом.
– А, это ты, – наконец произнес он, – пришла.
– Пришла. Чего звал? Где Вика? – ответила я сухо.
– Звал… чего звал… нужно значит, вот и звал… – забормотал он, глядя на меня сухими и какими-то белыми глазами. Почему-то в них стоял ужас.
– Вик, – встревожилась я, – ты здоров? Что с тобой? И почему ты напился?
– Ты знала? – он меня совсем не слушал.
– Что знала?
– Ты знала?!
– Да что я должна была знать?
– Ты знала, ты не могла не знать, она тогда за тобой ушла и вернулась пьяная, она с тобой была?
– По-твоему, если кто-то пьян, то потому, что провел время со мной? – ледяным тоном осведомилась я.
– Что ж она одна пила?!
– Я не пью, и ты это прекрасно знаешь.
– Да, ты не пьешь, не пьешь, я знаю. А ты знала?
– О, боже, снова здорово! Что я знала?
– Про ребенка.
– Про какого? – я решила держаться до конца. Не желала я впутываться в их дела.
– Про нашего!
– У вас нет ребенка, ты что, допился до галлюцинаций?
– Нет, – покорно согласился он, – но должен был появиться.
– В каком смысле?
– В том, что эта гадина была беременна! Она была беременна, понимаешь, от меня была беременна!
– Почему «была»?
– Потому что эта дрянь, не спросясь меня, сделала аборт! Вот какое право она имела делать аборт без моего согласия?!
– Слушай, но вы так ругались в последнее время, может быть, она думала, что ты хочешь ее бросить?
– Это она тебе сказала? – вдруг совершенно трезво спросил он.
– Нет, это просто догадка. Ведь вы черт знает что друг другу говорили, я вас такими никогда не видела раньше.
– Ругались, да. Потому что сколько можно так жить – нам под тридцать, а мы все, как студенты. Я хотел изменить что-нибудь.
– И потому рассказывал ей о своей новой пассии?
– Это она тебе сказала? Какая пассия – ребенок, девочка. Отец ее ко мне хорошо отнесся, пару раз пришлось к нему домой с бумагами съездить – он ногу вывихнул, ходить не мог. Я этой дурище своей и рассказал, как люди живут, а она в ревность ударилась.
– Значит, так рассказал.
– Как мог, так и рассказал. Мы больше десяти лет вместе, неужели я за это время не заслужил доверия? – он трезвел на глазах, в голосе его послышалась искренняя обида.
– А она решила, что за эти же десять лет надоела тебе.
– Вот дура, а! Ну, дурища, ну что она наделала, гадина, тварь!
– Перестань ругаться. Помиритесь и еще одного сделаете. Или не одного.
– Не сделаем, – глухо ответил он.
– Почему? Что за пессимизм?