— Рука не поднимается смеяться над Полом, — говорил Тишков, хотя накатал уйму дружеских шаржей на всех без разбору, включая нашего сурового и неулыбчивого капитана. — Понимаете, — объяснял он, — музыканты не любят, когда над ними смеются. Они любят, когда их возвеличивают.
Солнце прорывалось сквозь клочья тумана, освещая каменистую гряду, куда Волков направил стопы. Мы сложили горку из спасжилетов и устремились в глубь острова. Андрей шпарил в сапогах-скороходах, а я за ним — в норвежских ботиночках для трекинга — не жмут, не трут, щиколотку держат! Вообще, у меня экипировка идеальная. (Но и она не шла в сравнение со снаряжением канадки Джой Гийемо, у которой ботинки были с подогревом! Температуру в своих ботинках Джой могла регулировать в зависимости от того, куда ее забросила судьба.)
— Ну, как в штанах, уютно? — спрашивал у меня Леня.
— Это не штаны, а райское наслаждение!
— Я тебя одел, как куколку, — самодовольно говорил Леня. — И вывез на Шпицберген. Первое — многие делали, а чтоб и первое и второе — редкий случай. Даже не знаю, было ли что-либо подобное?..
Будто нескончаемые крутые лестницы к индийским храмам, вели к ледникам Шпицбергена ступени валунов и обломки скал. Срезанные, сколотые, заштрихованные ледниковым потоком, обкатанные и отшлифованные талыми снегами, камни шевелились под ногами — громадные ограненные гальки.
Я всегда любила скалы, камни, я насквозь пропитана горами этой Земли. Говорят, что камни нам главные родственники, наша основа основ, то, на чем мы стоим. В нас живет глубокая ностальгия по состоянию минерала до рождения жизни, когда все еще было спокойно и неподвижно.
И мне часто снятся камни — с причудливым узором, плоские, как письма. Один и тот же сон: кто-то, не видно — кто, их вынимает из шкафа и подносит к моим глазам на большущей ладони.
Вокруг высились моренные холмы и груды щебня, оставленные ледником. Сухие валуны сменились подтаявшей вечной мерзлотой, глиной, галечником — лужи, слякоть, все заскользили на рифленых подошвах по хляби ледяной, едва удерживая равновесие. Внезапно повеяло стылым дыханием, будто распахнули холодильник, причем морозилку — и оттуда дохнуло.
…И пришел хлад от снежных гор, сказал бы поэт Тимур Зульфикаров, и пришел опасный хлад речной от ледовитых волн…
Мы очутились у предела древнего ледника Галли-брин, у его изорванной окраины с очертаниями лап сфинкса, погрузившего пальцы в песок и каменное крошево. Всем стало страшно всходить на вытянутые лапы спящих вод. Один вид ледника, излучавшего волны покоя, один только вид его, царившего на поверхности бытия вопреки взбаламученному миру, казалось, мог избавить от привычных уз времени и пространства.
Вот мы стоим и пытаемся взглядом охватить литое тело ледника — до самых до его истоков — остроконечных снежных гор, прорезанных фиолетовыми скосами и наплывами. В глубине фьорда пики сдвинулись теснее, а седловину самой высокой горы укрывал ледник, разлившийся на множество бирюзовых рек.
Ну как ты опишешь странный минерал, возможно, занесенный когда-то на Землю кометой из космоса, — живой и мертвый, теплый и холодный, хрупкий и ползучий, как дрожжевое тесто. Спокойно тающий на поверхности, он взрывается, когда его поднимают из глубин.
Бывают ледники вогнутые и выпуклые, живущие каждый своей особенной жизнью. Пористые и плотные. Однако тонкие водяные лучи, похожие на веточки снежинок или цветочные лепестки, пронизывают даже самые непроницаемые слои ледяной плоти.
По венам и капиллярам его всегда циркулирует вода. Теплятся, струятся, шевелятся лазоревые реки, вытачивая во льду карманы, полости, гроты, ледниковые пещеры, и наконец, гигантские колодцы, по которым вода обрушивается на ледниковое ложе — подвигая ледник на грандиозные события: пульсации, вибрации, ледоломы, лавины, ледопады, прорывы ледниковых озер.