Накачанный валерьянкой, Леня держался десять минут. Пока Андрей высаживал на берег наблюдателей, Тишков мало-помалу заводился, набирал обороты и в считаные минуты достиг такого перевозбуждения, что наплевал на свои обещания, схватил аккумулятор — Миша еле успел подскочить, вцепиться с другой стороны, — и они потаранили его, как реактивные, к едва проступающей в туманной дали развалюхе.
И вот — на фоне островерхих гор, по берегу изрезанного волнами фьорда движется процессия из фильма Феллини: впереди на полусогнутых чешет Леня с аккумулятором, не видя и не слыша ничего, кроме своих необузданных фантазий, с ним в цуге — мужественный драматург Михаил Дурненков. За ними мы с Волковым, едва поспевая, тащим Луну на электропроводе.
Я — рвала и метала: хотя бы два раза в неделю этот гусь-гуменник выполнял упражнения с гантелями, начиная с умеренных нагрузок, постепенно увеличивал вес, наращивал мышечную массу, очищал пищеварительный тракт, провел бы курс профилактики заболеваний предстательной железы — тогда бы и тягал автомобильные батареи!
Андрей — ружье на плече, вполне благодушный, однако нельзя терять бдительность: голодные медведи прячутся повсюду. Каких-то несколько месяцев назад на этом тихом бережке белый медведь убил, оттащил в сторонку и съел австрийского туриста.
А уж за нами — пританцовывая, в прекрасном расположении духа следовали наши попутчики, готовые безудержно всем восхищаться. Лишь на песке под черной скалой зажглась Луна и осветила кладбище китобоев, а по воде до самого «Ноордерлихта» побежала золотая дорожка, послышалось:
— Ах, лавли, эмейзинг, марвелос, бьютифул, перфект, найс, брильянт, маджик, фантастик…
Они летели на огонь, как мотыльки из мглы Шпицбергена. Пока Леонид не крикнул им сердито — на русском языке:
— Стоп! Стоп! Стоп! Ну-ка никому сюда не ходить! И ничего не топтать! Это будет такое необитаемое место, где еще не ступала нога человека!!!
Не знаю, что они там поняли из его тирады, но остановились испуганно и замерли.
Тишков примеривался, искал ту единственную точку отсчета, чтобы в кадр вошла вся панорама фьорда Магдалены — белоснежные пики со звездами на глади вод, маленький кораблик вдали, прибрежные мели, поломанные ветром кресты, бугры земли и доски опустевших гробов, Луна, присевшая на камни, выступающие из воды, — луды, и востроносые кулички, снующие по лунным бликам.
Один глаз у него дальнозоркий, другой близорукий, каждый видит что-то свое, особенное, объективную картину с таким зрением отобразить невозможно, не помогут никакие оптические приборы, только третий глаз выручает Леню, реликтовая шишковидная железа между бровями, которая у него на редкость распахнутая, пышет жаром и светится в темноте.
И когда он сверхчеловеческим усилием воли настроил фокус и приготовился сделать снимок, предназначенный потрясти этот мир, мне, как ни прискорбно, в соответствии с предварительной договоренностью, пробил час приниматься за обещанный скандал.
К неописуемому изумлению наших спутников я подошла к горящей Луне с нацеленным на нее объективом фотоаппарата и с мрачной решимостью истоптала «мак-бутами» все это его «необитаемое место».
Так люди пришли посмотреть лирическую мелодраму, а попали на шекспировскую трагедию.
— Ты что наделала? — возопил он, глядя на меня испепеляющим взглядом. — Ты зачем истоптала?
Обычно Леня тих, кроток и чист, но тут он до того обиделся и разозлился, наверное, мог и плюнуть, и сказать ядовитые слова, я не знаю, что было бы, если б не вмешался Миша.
— Лень, — он сказал ему, — не расстраивайся. Скажешь — это следы Виллема Баренца.
Вернувшись на шхуну, Леня привязал пеньковыми тросами Луну, взял бутылку вина и спустился в капитанскую рубку — поблагодарить за помощь Теда и Андрея.