Тонны взрывчатки взломали скалы, разбросав глыбы мрамора по всему острову. На берегу возвели порт, от мраморных копей к порту проложили железную дорогу, на все про все ушло десять долгих лет. И, соответственно, десять полярных зим!..
Глядя на угрюмый островок с таким заковыристым ландшафтом — пешком не пройдешь километра, чтобы не сломать ногу, — я думала о том, сколько же старине Мэнсфилду пришлось тут хлебнуть лиха, сколько сил и средств он угрохал, какие приложил титанические усилия и великие жертвы возложил на алтарь своего мраморного тельца.
Наконец могучие глыбы мрамора отгрузили на корабль, и наш герой с драгоценной добычей тронулся в путь из нового арктического — в старый, добрый Лондон, который он собрался поразить в самое сердце.
Над северными широтами всходило долгожданное солнце. Мрамор сиял в первых солнечных лучах румяными гранулами и алебастровыми прожилками. Мэнсфилд глаз не мог от него оторвать, предвкушая, как будут потрясены заскорузлые души соотечественников, убежденных, что это дохлое дело.
Он сделал крупную ставку и не прогадал, в этом нет сомнения. Такого мрамора свет еще не видывал, и он — его первооткрыватель и добытчик!
По прибытии на родину Мэнсфилд арендовал склад, куда под покровом ночи сгрузил привезенный мрамор. А через пару дней на южном берегу Темзы в Бардж-хаусе он сколотил длинный дубовый стол и положил на него полтора десятка самых красивых плит, подобрав их по цвету и разнообразию орнамента.
На выставку образцов Мэнсфилд пригласил весь лондонский бомонд. Прибыли члены Королевского географического общества, знаменитые архитекторы, скульпторы, строители, явился даже известный масон, магистр восточной ложи.
Мэнсфилд — в твидовом клетчатом пиджаке и башмаках из телячьей кожи — сделал поистине сенсационный доклад с показом карт и фотодокументов, развернутых на большом планшете. Он поведал об уникальности этого месторождения, о неописуемой сложности добычи мрамора в условиях вечной мерзлоты, а главное — о том, что арктический мрамор ничуть не уступает мрамору из Каррары, а может, и превосходит его. И с этими словами распахнул занавес, который прикрывал стол с образцами. Фотографы настроили камеры, приготовились зажечь магний.
И вдруг… о, ужас! Вместо внушительных тяжелых плит, еще вчера сверкавших голубыми вкраплениями и янтарными прожилками, все увидели огромную грязную лужу под столом, а на столе осевшие горки белесоватого песка вперемешку с мелкими розовыми камешками. Мрамор Мэнсфилда оказался смерзшимся мраморным крошевом и осколками, спаянными льдом.
Катастрофа, крах, полное разорение, он стал посмешищем всего Лондона — знаменитый карикатурист Гарри Баффет-младший изобразил его на обложке «Панча» в виде Санта-Клауса, из мешка с подарками раздающего детям ледяные кирпичи.
Мы же, снимая шляпу перед беззаветным экспериментатором, сравним это происшествие с птицей счастья из сказки Метерлинка: очутившись в реальном мире, она неузнаваемо преобразилась, к великому разочарованию тех, кто искал ее, рискуя жизнью, преодолевая мучительные преграды, возлагая на встречу с ней самые безрассудные надежды.
Глядя на тающий вдали необитаемый островок с остатками железной дороги Мэнсфилда, мы с Леней долго стояли на корме и спорили, как он, интересно, отреагировал, этот англичанин, когда в двух шагах от громового триумфа на него обрушились разом утраты, бесславие, хула и несчастья.
Я высказала предположение, что он просветлился.
— Ничего подобного! — возразил Тишков. — Это особая порода людей — флибустьеры и авантюристы! Погоревал-погоревал, что вылетел в трубу, да и пустился на поиски новой золотой жилы.
— Нет, я просто убеждена, — говорю, — что он увидел корни иллюзий и отрекся от мира и мирской суеты.
— Какая чушь, — отмахнулся Леня.