Она говорила абсолютно недвусмысленно. Они с Вайвенго были забыты, словно дети, на которых перестают обращать внимание, когда появляется взрослый собеседник. С Вэл Джорджия не играла. Они были равны и перед лицом беды говорили начистоту.
Вэл села в кресло и сложила руки на коленях. На ней было гладкое алое платье, сшитое специально для нее, и она выглядела совершенным произведением искусства – еще одним украшением этой роскошной комнаты. И вместе с тем она была живой и настоящей и, казалось, единственная испытывала потрясение и ужас – как теперь понимал ее брат, именно этих эмоций и не хватало происходящему здесь.
– Что случилось? – тихо спросила она.
– Не знаю. – Джорджия повернулась к Вайвенго: – Что это было? Какой‑нибудь удар? Отчего он умер?
– Э‑э, честно говоря, я… Надо дождаться доктора. – Юноша покраснел. – Мы ведь пока что не знаем наверняка. В самолете он дышал, за это я могу поручиться. Это точно. Иначе его нельзя было бы двигать, понимаете? Наверное, дело в эмболии. Ему же было почти пятьдесят, так? Подобные вещи происходят сплошь и рядом. Мой дядя так умер. Ужасно, конечно, но это легкая смерть…
Он нес чепуху и, наверное, сам понимал это. Женщины на него не смотрели. Вэл в упор глядела на Джорджию.
– Ты видела, как он пришел сегодня? – спросила она. – Как он выглядел? Мне казалось, вчера все было хорошо.
Ни в ее вопросе, ни в голосе не было ничего обвиняющего, но Джорджия принялась отбиваться.
– Днем все было плохо! – резко ответила она. – Он пил всю ночь. Он сам сказал. Был совершенно пьян, болтал без умолку… Вэл, не смотри на меня так! Я вне себя от горя, честное слово. Я с трудом держу себя в руках, милая. Мне так жаль. Ужасно, ужасно жаль. Когда ты замужем – как бы вы ни относились друг к другу, – существует близость. Всегда. Это ужасно. Я пока что не понимаю, что произошло. Когда я почувствую…
– Милая леди Рэмиллис!
Взволнованное вмешательство Вайвенго было именно тем, что ей требовалось. Она бросилась к нему, схватила его за руки и заплакала. Вэл покраснела. Досадливый румянец затопил ее лицо и шею, а взгляд выражал полное отчаяние.
– Бедная дорогая Джорджия, – сказала она.
Джорджия вытерла глаза.
– Ненавижу плачущих женщин, – пробормотала она, печально улыбаясь Кэмпиону. – Все в порядке, правда, все в порядке.
Она похлопала Вайвенго по руке и высвободилась, потом присела рядом с Вэл и обняла ее за плечи.
– Понимаешь, милая, я даже не знаю, что произошло, – искренне произнесла она. – Никто пока ничего не знает. Все это просто непостижимо. Невероятно. Со мной вечно случается что‑то невероятное. Мы же с тобой сто раз это обсуждали, правда?
Она, казалось, добивалась от собеседницы одобрения и поддержки, и Кэмпион видел, как сильные пальцы впиваются в рукав алого платья. Вэл положила руку на колено Джорджии, но ничего не сказала. Она словно застыла, и в воздухе повисла тяжелая тишина, которую нарушили шаги в холле.
Гайоги и доктор вошли и закрыли за собой дверь.
Глава 12
На протяжении всего профессионального пути врачей преследует бытующее в народе убеждение, что к ним нужно относиться с неизмеримо большей серьезностью, чем к любому другому посетителю дома. Каждое сказанное ими слово воспринимается как глас Божий, и за ними следят с самым напряженным вниманием. Некоторые достойные души могут выдержать это испытание, другие – нет, а кое‑кто находит в нем положительные стороны и пышно расцветает на этой нездоровой почве.
Доктор Харви Бакстон‑Колтнесс принадлежал как раз к этой породе. Коллеги ядовито намекали, что популярность этого человека держится исключительно на его самодовольстве.