Теперь раритеты ресторатора занимали достойное их место в витринах.
Серега, не доверивший никому тащить Лелькин шедевр, прислонил картину к стене:
– Надо, чтобы портрет был заметен… Вошли люди в зал – и первое, что видят, – картина…
– Нет, надо в кабинете у Нины повесить, там свет хороший, – возразила Оля.
– И спрятать от общества! – сожаление в голосе Жанны.
– Конечно, пусть в Нинкином кабинете будет! Если здесь оставить, все зависнут у картины, никто на витрины и не посмотрит! – кричит Вовка. Боится, что народ не увидит его замечательного антиквариата. А чего столько лет к нему не прикасался? Даже и не знал, что на его чердаке пылится…
– Нина, тебе решать… А я бы повесил вон там, за бьюиком, и софиты покрутим, чтобы осветить правильно… – Громов обнимает меня за плечи и мягко разворачивает в нужную сторону. Я и сама думала, что там удачное место.
– Оля, если на той стене… И софиты? – спрашиваю я Ольгу.
– Бликовать будет, – вздыхает Оля.
– Не будет! – возражает Устюжанин. – У меня один светильник есть, металлогалогенный, с антибликовым кольцом, у вас в витринах похожие стоят! Гришка, поехали, знаю, где продают.
Громов собственноручно вгоняет в нужное место крюк, портрет занимает свое место, и мужики с увязавшимся за ними Шпинделем отбывают за осветительными приборами.
Мы сказали Дэну, что уходим, чтобы он закрыл ворота, и поднялись ко мне в мансарду по лестнице из моего кабинета – сделать подпись под Олиным шедевром. Я, как и Громов, теперь живу там, где работаю…
Ольга, как всегда, оккупировала тигриную шкуру у камина, оставив нам с Жанной кресла.
– Нина, я с Димкой договорилась: как только с крыльцом в нашем доме закончит, а это скоро уже, подсвечниками займется, чтобы в салоне выставить.
Дима Ремшин – кузнец из Закарска, портрет которого Ольга начала писать в июне на тамошней ярмарке. Он не только настоящий мачо, но и отличный мастер. Теперь портрет красуется в нашей галерее, а сам Дима много чего сделал для салона, например, отреставрировал кованые ворота и по Ольгиным эскизам выковал роскошные перила для винтовой лестницы. Чтобы работа кузнеца шла быстрее, Громов организовал ему рабочее место у нас во дворе, а жить Димку определили в пустующий дом Марго. Марго, родственница нашей домоправительницы Веры Захаровны, погибла в том же бурном июне. Безотлучное пребывание Ремшина в Энске – это головная боль Устюжанина, подозревающего Ольгу в теплых чувствах к кузнецу. Серегин демон ревности, вскормленный безудержными фантазиями Устюжанина, сделался уже размером с «Боинг» и все растет, потому что кузнец стучит по своей наковальне теперь на Ольгином дворе, что, конечно, логично: решетка вокруг дома Сережи и Оли – дело рук Ремшина. Димка даже подумывает купить у Захаровны домик Марго и обосноваться здесь, открыв кузнечную мастерскую: я знаю, что заказов в Энске у Ремшина на три года вперед. Устюжанин рвет и мечет.
– Оля, да когда уже ты замуж за Серегу выйдешь – мужик совсем извелся! – спрашиваю я. Можно, конечно, в Ольгиных мыслях покопаться, но зачем? Хочу быть человеком, как все.
– Ага, замуж… За донжуана и Казанову в одном флаконе… Его девицы до сих пор не успокоятся – звонят и даже приходят.
– И ты что?
– Что-что… Уговариваю себя, мол, если бы что-то было, баба так нагло бы не приперлась…
– Да выйди ты за него: Энск город маленький, сразу всем известно станет, что Устюжанин женился, и будешь жить спокойно.
– Это с Серегой-то спокойно? Без конца на девиц пялится… А стоит мне на Димку только посмотреть, начинает вопить, что я его, Устюжанина, разлюбила, потому что он седой и старый… Дурак…
– А Володя сказал, что ваша свадьба в его ресторане – дело решенное… – раздается с кресла тихий голос Жанны. – Вот въедете в новый дом и тогда…
– Нинка, вот ты мне скажи, – удивляется Ольга, – как Шпиндель умудряется у мужиков секреты выведывать? Наверное, проще все ему рассказать, а то мозг вынесет своими расспросами… Жайка, как ты с ним вообще живешь, он же зануда…
– Да прекрасно я с ним живу… – ответила Жанна. Ее щечки всегда начинают розоветь, когда она говорит о себе или вдруг оказывается в центре внимания. Вот и сейчас Жайка зарделась и стала похожа на мою Перепетую. Перепетуя обычно сидит на маленьком стульчике за роялем, но в данный момент эта кукла ростом с пятилетнюю девочку – один из самых необычных экспонатов нашей выставки и восседает на шпинделевском диване.
– Володя умный и тонкий… Ну, может, иногда чересчур ироничный и не умеет сдерживаться, но… – Жанна замолчала, не договорив. Я знала, что она хотела сказать, потому что увидела ненароком вырвавшуюся Жайкину мысль – какой Шпиндель потрясающий любовник.
– А если он такой хороший, – Ольга сделала круглые глаза, – чего ты за него замуж не идешь?
– Почему не иду? Иду… Зимой… Вот кольцо – Володя подарил, когда предложение делал…
– Ну, тихушники! Нет чтоб сказать… – смеется Оля.
– Да когда? Вы всегда так заняты…
– Ты же все время с нами – с утра до вечера!
– Это же работа, отвлекаться нельзя… Как-то ситуации подходящей не было…
Морковка, моя необыкновенно рыжая кошка, вдруг сорвалась с места и понеслась к входной двери. Гришка пришел – ему даже звонить в дверь не надо, кошка знает, что у порога ее обожаемый Громов.
В прихожую мы спустились все – Ольге с Жанной пора, дела, а главное, себя надо привести в порядок, мы же будем в центре внимания.
– Классно получилось… Серега, скажи! – у Громова хорошее настроение. – Увидите потом, вечером.
– Оля, не волнуйся, никаких бликов! – подтвердил Сергей.
– Как я и говорил, одну Лелькину картину теперь и видно… – проворчал Вовка и повернулся к Жанне:
– Жайка моя, ты готова? Поедем, мне уже в ресторан давно пора, посмотреть надо, как там, а то недогляжу, и мои охламоны перепутают пармезан с горгонзолой… Нинке же потом за фуршет стыдно будет…
3. Передо мной открываются новые перспективы
Посмотрев, как мужики рассаживают по машинам своих дам и разъезжаются, мы с Гр-р вернулись домой.
– Я бы чего-нибудь съел, – заявил Громов.
На случай экстренной кормежки мужа в моей морозилке всегда имеется запас его любимых фаршированных блинчиков. Я засунула их в микроволновку и включила чайник.
– Гриня, а ты знал, что Вовка Жанне предложение сделал?
– Догадывался. Ох и заразная штука эта любовь… Эпидемия просто! И когда свадьба?
– Жанна сказала, зимой…
– Так, понятно… И на Новый год – в свадебное путешествие… Я знаю, тебе тоже хочется…
– Чего мне хочется? С ними поехать? – не поняла я.
– Зачем с ними? В свое свадебное путешествие – у нас же не было. Вот завтра и поедем…
Побыв какое-то время девушкой с веслом, я потрясла головой, чтобы обрести способность снова разговаривать:
– И куда это мы едем?
– Ты же меня учила, что нельзя спрашивать «куда», а то дороги не будет. Сама говорила, закудакаешь дорогу – ничего хорошего не светит. Надо осведомляться так: «Далеко ли мы отправляемся?» или «В какую сторону лежит наш путь?»
– Громов, не тяни, говори давай… Опять в Закарск поедем?
– Обижаешь, какое свадебное путешествие, если в Закарск? Мы с тобой едем в Прагу. Вернее, летим.
– Нет, ну ты с ума сошел! А когда я буду собираться?
– Завтра утром. Поезд до Екатеринбурга в три. Там – самолет, днем. Почти пять часов – и Прага.
– А почему не Париж? Не Мадрид или Вена? У тебя в Праге дело?
– У меня в Праге дело, да. Но Париж, Рим или Венеция – все, что захочешь, нет проблем – Шенгенская виза, время найдем.
– А в Праге?…
– А в Праге мой родственник живет – двоюродный брат Павел, Павличек… Чехи любят уменьшительные имена: Иржичек, Маричек, Даричек… Поэтому мой кузен – Павличек. Его отец, мой дядя, умер лет семь назад, а мать, чешка Маркета, еще в добром здравии. Дядя в Чехословакии в пятидесятые служил, остался каким-то образом, в Союз не вернулся, потом женился на этой Маркете, ее фамилию взял – так что у Павла фамилия Марлерж. Наши с Павлом родители долго не общались. Но потом отношения наладились, мы с Павличеком даже подружились – он меня старше года на два или на три. Павличек в последний раз приезжал в Энск за год до твоего здесь появления. Шпиндель утверждает, мы с кузеном очень похожи, сказал, близнецы.