– Едва с ними покончили эксперты, как деньги тут же были отправлены в банк! Не фургон же захватывать!
– Да плевать мне на деньги, ей‑богу, но вот… Да, ты прав. Другое дело диски. С чем бы нам подлезть к Фалькону?
– Купить его нельзя. И не мечтай.
– Так что же нам остается?
– Как всегда. Действовать через женщину, – сказал Беленький. – Имеется некая Консуэло Хименес.
– Ну да, – сказал Ревник. – На все найдется баба.
Остановившись на красный свет, Фалькон разглядывал свое лицо в зеркальце заднего вида, пытаясь отыскать в глазах следы навязчивой идеи, о которой говорил Кальдерон. Разглядывать красноречивые темные круги под глазами не было нужды: он и без того знал по легкой одеревенелости левой руки, по онемению, которое он ощущал в правой ноге, – знал, что гнездившаяся в нем и не дававшая ему покоя тревога начала уже выходить наружу.
Работа давила Фалькона своей тяжестью, как переполненный, плохо уложенный рюкзак, сбросить который ни на минуту даже в ночные часы нет возможности. По утрам он просыпался с помятым лицом, потому что проваливался в сон лишь за час до рассвета и спал этот час мертвецким сном. Каждая косточка в нем ныла и скрипела. Результат недельного отпуска, взятого им в конце августа и проведенного в Марокко в обществе друга Якоба Диури и в кругу его семейства, улетучился по возвращении после первого же рабочего дня.
Сзади завыла автоматическая сирена. Он вильнул в сторону, и фары проскочили мимо. Через Пуэрто‑Осарио он въехал в старый город и, кое‑как припарковавшись возле церкви Сан‑Маркос, прошел пешком по улице Бустос‑Тавера к пешеходному туннелю, соединявшему улицу с четырехугольником сарайчиков и мастерских, где находилась студия Марисы Морено. Его шаги по булыжному покрытию гулко раздавались в пустоте темного перехода. Вынырнув из туннеля, он, морщась от яркого света, увидел дворы и обрамлявшие его покосившиеся, полуразрушенные строения. Сквозь щели в стенах пробивалась трава, кое‑где виднелись опорные балки, кучи металлического хлама и выброшенные холодильники.
По пожарной лестнице он поднялся к двери над каким‑то сараем. Изнутри слышалось шарканье и глухое постукивание.
– Кто там?
– Полиция.
– Momentito.
Дверь открыла высокая стройная мулатка. У нее была очень длинная шея, а в утянутых назад медно‑рыжих волосах Фалькон заметил мелкие щепочки. Опилки прилипли и к щекам. На женщине был ярко‑синий халат, надетый на голое, в одних только трусах, тело. Ее лоб и переносицу покрывали капли пота. Пот стекал и на обнаженные ключицы. Она тяжело дышала.
– Мариса Морено? – осведомился Фалькон, показывая полицейское удостоверение. – Я старший инспектор Хавьер Фалькон.
– Я уже раз двести рассказывала старшему инспектору Луису Зоррите все, что знаю, – сказала женщина. – Прибавить к этому мне нечего.
– Я пришел поговорить с вами о вашей сестре.
– Моей сестре? – удивленно протянула женщина. Но лицо ее, как это тут же отметил Фалькон, застыло от страха.
– У вас имеется сестра по имени Маргарита.
– Имя моей сестры мне известно.
Фалькон выдержал паузу, надеясь, что Марисе захочется прервать молчание каким‑либо дополнительным кусочком информации. Но она лишь сверлила его взглядом, пока он не отвел глаза.
– Вы заявляли о ее исчезновении в тысяча девятьсот девяносто восьмом году, когда сестре вашей еще не было семнадцати.
– Войдите, – сказала Мариса, – и ничего не трогайте.
Пол студии в тех местах, где отвалилась плитка, был грубо залатан рыжим цементом. В воздухе стоял запах свежеструганого дерева, скипидара и масляных красок.