– С хирургической точностью. Это вам не какая‑то дилетантская работа.
– Это мог бы проделать любой приличный мясник, – вставил Фелипе. – Но то, что ему сожгли лицо кислотой, да еще и сняли скальп… Что вы об этом думаете, старший инспектор?
– Очевидно, в нем было что‑то особенное, в этом человеке, иначе с ним не стали бы так возиться, – предположил Фалькон. – Что еще было в баке?
– Всякий садовый мусор, – ответил Хорхе. – Видимо, его накидали, чтобы прикрыть труп.
– Сейчас нам надо заняться поиском на более широком участке, – сказал Фелипе. – Перес разговаривал с тем парнем, который работает на экскаваторе, это он обнаружил тело. Так вот, он упомянул большой кусок черного полиэтилена. Вероятно, на нем проводили эту посмертную хирургическую операцию. А потом зашили его в саван, завернули в полиэтилен и выкинули.
– А вы знаете, как мы любим черный полиэтилен: на нем отлично видны отпечатки, – добавил Хорхе.
Фалькон переписал себе адреса с конвертов, и они разошлись. Он пошел к машине, по пути сдирая с себя маску. Она не пропускала в его носоглотку вонь городских отходов, и его орган обоняния не успел устать от этого запаха. Упорный скрежет экскаваторов заглушал карканье стервятников, темными тенями кружащих в белесом небе. Даже для бесчувственного трупа это было слишком уж печальное место последнего пристанища.
Младший инспектор Эмилио Перес сидел на багажнике патрульной машины, болтая с еще одним сотрудником отдела расследования убийств – Кристиной Феррерой, бывшей монахиней. Перес, крепкий темноглазый парень, похожий на красавца‑киногероя из matinee тридцатых, казалось, принадлежит к другому виду человеческих существ, нежели эта маленькая блондинка. Эта молодая женщина, с виду довольно простоватая, стала работать в отделе убийств четыре года назад, после приезда из Кадиса. Но если Перес и действовал, и мыслил медленно, то неутомимая Феррера схватывала все на лету и отличалась великолепной интуицией. Фалькон дал им адреса, которые переписал с конвертов, перечислил вопросы, которые он хотел бы задать, и Феррера повторила их, прежде чем он успел договорить.
– Они зашили его в саван, – сообщил он Кристине Феррере, когда та направилась к машине. – Аккуратно отрезали ему кисти рук, сожгли ему лицо, сняли с него скальп, но при этом зашили его в саван.
– Наверное, они думали, что таким образом оказывают ему некоторое уважение, – предположила Феррера. – Как когда кто‑то умирает на море. Или при массовых захоронениях после катастроф.
– Уважение, – повторил Фалькон. – Сразу после того, как они проявили к нему предельное неуважение, отняв у него и жизнь, и личность. В этом есть какая‑то ритуальная безжалостность, вы не находите?
– Может быть, у них это было что‑то религиозное, – согласилась бывшая монахиня, иронически поднимая бровь. – Вы же знаете, во имя Божье совершается много ужасных вещей, старший инспектор.
Фалькон поехал обратно в центр Севильи. Все вокруг было залито странным желтоватым светом: огромная грозовая туча, зародившаяся над горами Сьерра‑дель‑Аракена, наползала на город с северо‑запада. По радио сообщили, что вечером ожидаются проливные дожди. Вероятно, это будет последний дождь перед долгим жарким летом.
Сначала он подумал, что причина его раздражения – та физическая и душевная встряска, которую он испытал утром при столкновении с Консуэло. А может быть, виноваты перепады атмосферного давления? Или эта взвинченность осталась после созерцания раздувшегося трупа на свалке? Стоя на светофоре, он вдруг осознал, что все это коренится гораздо глубже. Он инстинктивно чувствовал, что происходящее знаменует собой окончание прежних времен и зловещее начало чего‑то нового.