– Да вы послушайте, Хэйдок, – полковник первым обрел дар речи. – Если Реддинг застрелил его в четверть восьмого...
Хэйдок вскочил.
– Я вам сказал, что это невозможно, – проревел он. – Если Реддинг утверждает, что застрелил Протеро в четверть восьмого, значит, Реддинг лжет. Пропади оно все пропадом – я врач, говорю вам, мне лучше знать! Кровь уже начала свертываться.
– Если Реддинг лжет... – начал было полковник Мельчетт, потом смолк и потряс головой. – Пожалуй, надо пойти в полицейский участок, поговорить с ним самим, – сказал он.
По дороге в участок мы почти не разговаривали. Хэйдок слегка отстал и сказал мне вполголоса:
– Знаете, не нравится мне все это. Не нравится. Мы все чего-то тут не понимаем.
У него был крайне озабоченный, встревоженный вид.
Инспектор Слак был на месте, и мы уже вскоре встретились с Лоуренсом Реддингом.
Его бледное лицо выглядело усталым, но он был совершенно спокоен, поразительно спокоен, сказал бы я, при сложившихся обстоятельствах. Мельчетт же хмыкал и фыркал, явно нервничая.
– Слушайте, Реддинг, – начал он, – мне известны показания, которые вы давали инспектору Слаку. Вы утверждаете, что пришли в дом викария примерно без четверти семь, встретили Протеро, поссорились с ним, застрелили его и ушли. Протокол я вам не читаю, но это главное.
– Да.
– Я собираюсь задать вам несколько вопросов. Вас уже уведомили, что вы можете не отвечать на них, если не сочтете нужным. Ваш адвокат...
Лоуренс не дал ему договорить:
– Мне нечего скрывать. Я убил Протеро.
– А! Ладно! – И Мельчетт громко фыркнул. – А как у вас оказался с собой пистолет?
– Он был у меня в кармане, – ответил Лоуренс, слегка помявшись.
– И вы взяли его с собой, когда шли к священнику?
– Да.
– Зачем?
– Я всегда держу его при себе.
Он снова слегка замешкался с ответом, и я окончательно уверился, что он говорит неправду.
– А зачем вы перевели часы назад?
– Часы? – Лоуренс явно не знал, что сказать.
– Ну да, стрелки показывали восемнадцать двадцать две.
Его лицо внезапно исказилось от страха.
– А, да, конечно. Я их перевел.
Хэйдок неожиданно бросил ему в лицо:
– Куда вы стреляли?
– В полковника Протеро.
– Я спрашиваю, в какую часть тела?
– А! Я, кажется, в голову. Да, я стрелял в голову.
– Вы что, не помните?
– Вам все и так известно, зачем вы спрашиваете?
Это была слабая, неловкая попытка вывернуться. Снаружи послышался какой-то шум. Вошел констебль с запиской. Он был без шлема.
– Письмо викарию. Написано – срочно.
Я вскрыл конверт и прочел:
«Прошу вас, умоляю, приходите ко мне. Я не знаю, что мне делать. Я должна кому-то признаться. Пожалуйста, приходите немедленно и приведите с собой кого хотите.
Я бросил на Мельчетта красноречивый взгляд. Он понял намек. Мы вышли все вместе. Я бросил взгляд через плечо и мельком увидел лицо Лоуренса Реддинга. Глаза его были прикованы к листку бумаги, который я держал в руке, с выражением такого мучительного отчаяния и страдания, какое мне едва ли когда приходилось видеть на человеческом лице.
Я вспомнил, как Анна Протеро, сидя передо мной на диване, сказала: «Я готова на все», и на душе у меня стало невыразимо тяжко. Я вдруг увидел причину героического самооговора Лоуренса Реддинга. Мельчетт разговаривал со Слаком.
– Выяснили, чем Реддинг занимался в течение дня? Есть основания полагать, что он убил Протеро раньше, чем он говорит.