Полиция могла разнюхать про портрет и узнать ее – вот чего я боялась. И доктор Хэйдок тоже перетрусил. Мне даже казалось, что он иногда всерьез думает, что она и есть убийца! Мама такая отчаянная. Она не думает о последствиях.
Она на минуту замолчала.
– Вот что странно... Мы с ней действительно родные. А отец мне был как неродной. Но мама... ладно, я еду с ней за границу, это решено. Я буду рядом с ней до... до конца.
Она встала, и я взял ее руку в свои.
– Да благословит Господь вас обеих, – сказал я. – Я уверен, что в один прекрасный день вас ждет большое счастье, Летиция.
– Пора бы, – сказала она, пытаясь засмеяться. – До сих пор оно меня не очень-то баловало, а? Да ну, в конце концов, это неважно. Прощайте, мистер Клемент. Вы всегда ко мне хорошо относились, вы ужасно добрый, и Гризельда тоже.
Гризельда!
Пришлось рассказать ей начистоту, как ужасно огорчило меня анонимное письмо; сначала она рассмеялась, а потом с самым серьезным видом меня отчитала.
– Тем более, – сказала она в заключение, – что я собираюсь в будущем стать скромной и богобоязненной – в точности как отцы пилигримы.
Я никак не мог представить себе Гризельду в роли отца пилигрима.
Она продолжала:
– Понимаешь, Лен, в мою жизнь скоро войдет что-то новое, и я стану более спокойной, уравновешенной. В твою жизнь оно тоже войдет, только тебе оно принесет радость, молодость, во всяком случае, я на это надеюсь! И ты не будешь то и дело называть меня «дорогое дитя», когда у нас будет настоящий ребенок, мой и твой. Знаешь, Лен, я решила, что пора мне стать настоящей «женой и матерью» (как пишется в книгах), и домашним хозяйством тоже займусь всерьез. Я уже купила три книжки: две – «Домоводство» и одну – «Материнская любовь», и если уж это не сделает меня идеальной, я не знаю, что еще для этого нужно! Книжки потешные, я смеялась до колик, нет, написаны они всерьез, ну ты сам понимаешь. Смешнее всего про воспитание молодого поколения.
– А ты случайно не купила книгу «Как надо обращаться с мужем», признавайся? – спросил я с опаской и привлек ее к себе.
– Мне она ни к чему, – отвечала Гризельда. – Я образцовая жена. Я люблю тебя всем сердцем. Что тебе еще нужно?
– Ничего, – сказал я.
– Ты не мог бы сказать, ну хоть один-единственный разок, что безумно меня любишь, а?
– Гризельда, – сказал я, – я тебя обожаю! Я тебя боготворю! Я люблю тебя безумно, безнадежно и страстно, да простит мне Бог!
Моя жена глубоко и удовлетворенно вздохнула.
Вдруг она выскользнула из моих объятий.
– Вот досада! Сюда идет мисс Марпл. Ни словечка ей, слышишь! Не хватало мне только, чтобы мне подсовывали подушки под спину и настаивали, чтобы я держала ноги повыше! Скажи, что я ушла играть в гольф. Это собьет ее со следа, и это чистая правда – я забыла там свой желтый свитер, а он мне нужен.
Мисс Марпл подошла к окну, смущенно остановилась поодаль и спросила, может ли она видеть Гризельду.
– Гризельда, – сказал я, – ушла на поле для гольфа.
В глазах мисс Марпл вспыхнула тревога.
– О! Но, согласитесь, это крайне неосторожно в ее положении.
И она залилась самым милым, старомодным, стародевически-стыдливым румянцем, как и подобает настоящей леди.
Чтобы скрыть минутное замешательство, мы торопливо заговорили о деле Протеро, вспомнили «доктора Стоуна», который оказался вором и мошенником, известным под многими именами и кличками. С мисс Крэм, кстати, было полностью снято обвинение в соучастии. Она после долгого запирательства призналась в том, что отнесла чемодан в лес, но сделала это по доверчивости – доктор Стоун ее уверил, что опасается соперничающих с ним археологов – от них всего можно ожидать, даже открытого грабежа ради того, чтобы дискредитировать его теорию.