Я увидел в окне свет, должно быть, он еще не спит.
– Может, и не спит. Я к нему не заходила, только ужин подала. Вечер у него выдался тихий – никто не навещал, да и сам он никуда не ходил.
Я кивнул, прошел мимо нее и поднялся по лестнице. У Хоуза и спальня и гостиная на втором этаже.
Я прошел в гостиную. Хоуз лежал на низком кресле-диване. Он спал. Мои шаги его не разбудили. Рядом с ним стояла пустая коробочка из-под порошков и стакан, до половины наполненный водой.
На полу, возле его левой ноги, валялся исписанный, смятый в комок лист бумаги. Я поднял его и разгладил. Начал читать:
Я дочитал письмо до конца, невольно вскрикнул и спрятал его в карман. Потом склонился над Хоузом, вглядываясь в его лицо.
Затем я протянул руку к телефону, стоявшему у него под рукой, и назвал свой номер. Мельчетт, как видно, все еще пытался выяснить, откуда был тот звонок, – телефон был занят. Я попросил соединить меня, как только номер освободится, и положил трубку.
Я сунул руку в карман – хотел еще раз посмотреть на письмо. Вместе с ним из кармана выпало другое письмо – то, что я вынул из почтового ящика и позабыл прочесть.
Почерк на нем был до отвращения знакомый. Тот самый почерк, которым было написано анонимное письмо, подброшенное сегодня днем.
Я вскрыл письмо.
Прочитал его, потом еще раз, но не смог понять, о чем оно.
Я начал читать в третий раз, когда зазвонил телефон. Словно во сне я взял трубку и сказал: «Алло?»
– Алло!
– Это вы, Мельчетт?
– Я, а вы-то где? Я проследил, откуда звонили. Номер...
– Я знаю номер.
– А! Отлично. Вы оттуда говорите?
– Да.
– Что там насчет признания?
– Я его получил.
– Вы что, поймали убийцу?
Я пережил сильнейшее искушение в жизни. Я посмотрел на Хоуза. Посмотрел на измятое письмо. Бросил взгляд на каракули анонимки. Потом на пустую аптечную коробочку с фамилией Херувим на крышке. И вспомнил одну случайную беседу.
Я сделал титаническое усилие.
– Я... я не знаю, – сказал я. – Будет лучше, если вы сами придете.
И дал ему адрес.
Потом сел в кресло напротив кресла Хоуза и стал думать.
На все размышления у меня было ровно две минуты.
Через две минуты Мельчетт будет здесь.
Я взял анонимное письмо и перечитал его в третий раз.
Потом закрыл глаза и задумался...
Сколько я так просидел, не знаю, – должно быть, прошло всего несколько минут. Но мне показалось, что миновала целая вечность, когда я услышал скрип двери, обернулся и увидел входящего в комнату Мельчетта.
Он пристально вгляделся в спящего Хоуза, потом обратился ко мне:
– Что тут происходит, Клемент? В чем дело?
Я взял одно из двух писем, которые держал в руке, и дал ему.
Он прочел его вслух, приглушив голос:
– «Мой дорогой Клемент, мне необходимо сообщить вам нечто крайне неприятное. Поэтому я предпочел написать. Позже мы можем об этом поговорить. Дело касается недавних пропаж. Неприятно об этом говорить, но я нашел виновника, и ни о каких сомнениях не может быть речи. Как бы ни было тяжко обвинять священнослужителя, церковного пастыря, я выполняю свой долг, с болью, но неукоснительно. Пусть это послужит примером и...»
Мельчетт вопросительно взглянул на меня. После этих слов в письме стоял непонятный росчерк, на этом месте смерть остановила руку писавшего.
Мельчетт с шумом вдохнул воздух, посмотрел на Хоуза.
– Так вот в чем разгадка! И раскаяние заставило его признаться!
– В последние дни он был сам не свой, – сказал я.