Ему и так следовало быть в пяти местах одновременно, а тут ещё…
– Касающееся одной из лошадей. И действительно серьёзное, – подчеркнул Панама.
– Друзья мои!.. – Теперь на лице Александра Владимировича было форменное страдание. – Через одного всадника у нас перепрыжка. Всего шесть человек. А потом я целиком и полностью в вашем распоряжении… Понимаете? Пе-ре-прыжка…
Панама вопросительно покосился на Аню, и Аня кивнула. Смысл слова «перепрыжка» оставался покрыт мраком неизвестности, но Антон Григорьевич понял – для конников это было нечто столь же важное, как для него самого – вещественные доказательства.
– Хорошо, – уступил он. – А где мы потом вас найдём?
– Приходите в оргкомитет. Я предупрежу секретаршу, она сразу вас в кабинет ко мне… Договорились?
Панама предполагал дожидаться директора либо в том же кафе, либо ещё где-нибудь, где можно будет продолжить разговор с Серёжей и Аней, а то и заново пересмотреть лежавшие в портфеле бумаги… Но не судьба. Свихнутые конники немедленно нашли рядом с судейской ложей свободные места на трибуне – и, видимо продолжая «знаменитое питерское гостеприимство», задались целью объяснить дремучему невежде суть таинственной перепрыжки.
Неохотно устроившись на трибуне, Антон Григорьевич впервые как следует присмотрелся к конкурному полю… и ощутил где-то глубоко внутри тот особенный трепет, который испытываешь, встретившись с настоящим . Будь то картина Рубенса, или песни Высоцкого, или… вот эти устрашающие, по полтора метра, заборы – и люди верхом на великолепных, одно другого краше, животных. Люди, сумевшие превратить достаточно странное, с точки зрения современного технократа, занятие в искусство самого высокого толка…
Вот выехал на золотистом коне седовласый спортсмен. Судя по тому, как публика его принимала, – всадник высочайшего класса и вероятный претендент на победу. И в самом деле, первые несколько препятствий он взял совершенно играючи. Но Аня опытным глазом отследила нечто, для Панамы совершенно невидимое, и предрекла:
– Ой, рискует-то как… не упал бы… У него Малинник недавно болел, только-только восстановился…
Лучше бы она этого не говорила! Конь на манеже ни дать ни взять услышал её и немедленно вспомнил о своём нездоровье. Очередной прыжок… и в момент приземления ноги у Малинника подломились. Невесомый клубок рыжих мышц, вдруг ставший беспомощным и очень тяжёлым, в полном смысле слова грянулся оземь. Человек в алом рединготе перелетел через голову лошади…
Антон сжался, словно от удара. Так, будто сам пролетел кувырком и распластался в желтовато-буром песке… Он испытал величайшее облегчение, когда всадник и конь благополучно поднялись на ноги и стали отряхиваться.
Аня же отозвалась на падение именитого спортсмена загадочной фразой:
– Ох ты!.. Ну, Наташе теперь за двоих…
Панама хотел спросить, что она имела в виду, но сразу забыл. Золотого Малинника сменил на поле иссиня-вороной жеребец под седлом спортсмена-армейца…
Позже Антон Григорьевич сформулировал свои тогдашние чувства точно и коротко: зов предков. Его предки были казаками, не мыслившими себе жизни без стремени и седла. И вот теперь он, далёкий потомок, ни разу не прикасавшийся к живому коню, сидел на трибуне в большом северном городе. И, забыв обо всём, пытался решить, который конь ему нравится больше всего. Вороной? Серый в яблоках? Белоногий рыжий Рейсфедр?.