"Неспроста это", - думает он про себя. И сидит он, бывало, до глубокой
ночи, ждет, покуда все огни погаснут и весь поселок затихнет, а после
прокрадется в контору, вытащит письмо и запрячет его в другое место.
Народ, понятно, стал избегать Ната. Все качали головами да перешептывались
- по всему его виду и поступкам выходило, что он либо убил кого-нибудь,
либо еще бог весть чего наделал. И будь он не своим, а приезжим, его бы уж
наверняка линчевали.
Ну вот, значит, как я уже говорил, не мог Нат больше вытерпеть и решил он
отправиться в Вашингтон, пойти прямо к президенту Соединенных Штатов и
чистосердечно во всем признаться, а потом вынуть письмо, положить его
перед всем правительством и сказать:
"Вот оно. Делайте со мной, что хотите, только, видит бог, я ни в чем не
виноват и не заслужил наказания по всей строгости закона, и у меня
осталась семья, которая теперь помрет с голоду, хоть она тут ни при чем, и
я готов присягнуть, что все это правда".
Так он и сделал. Он путешествовал немножко на пароходе, немножко в
дилижансе, но большую часть пути проделал верхом и за три недели добрался
до Вашингтона. Он проехал много миль, видел множество разных поселков и
четыре больших города. Ната не было почти два месяца, а когда он вернулся,
то стал спесивее всех в поселке. Путешествия сделали его самым великим
человеком в округе. Все только о нем и говорили, народ съезжался издалека
- за тридцать миль и даже из долины реки Иллинойс, чтобы только поглядеть
на него. И все, бывало, стоят разинув рты, а он знай себе болтает. Вы в
жизни ничего подобного не видывали.
Ну вот, значит, не было никакой возможности решить, кто же самый великий
путешественник. Одни говорили, что Нат, другие - что Том. Все признали,
что Нат проехал больше по долготе, но им пришлось согласиться, что Том
хоть и уступал Нату в долготе, зато перещеголял его по части широты и
климата. Значит, получилась ничья. Вот обоим и приходилось всячески
расписывать свои опасные приключения, чтобы хоть как-нибудь одержать верх.
Парсонсу трудновато было тягаться с простреленной ногой Тома, и, как он ни
пыжился, все равно ничего у него не получалось: ведь Том не сидел на
месте, как полагалось ему по справедливости, а поминутно вскакивал и,
прихрамывая, ковылял взад-вперед, покуда Нат рассказывал про свои
вашингтонские приключения. Том ведь все хромал, хотя нога-то у него
давным-давно зажила. По вечерам он даже упражнялся дома, чтобы не
разучиться, и хромал ничуть не хуже, чем с самого начала.
А с Натом вот что приключилось. Не знаю, правда ли это, может, он это в
газете вычитал или еще где-нибудь, да только, надо отдать ему
справедливость, он здорово обо всем рассказывал. Всех прямо мороз по коже
подирал, да и у самого Ната дух захватывало, и он побелел, как полотно, а
женщины и девицы - те прямо чуть в обморок не падали. Ну вот, значит, дело
было так.
Прискакал он в Вашингтон, поставил лошадь в конюшню и явился со своим
письмом прямо на дом к президенту. Там ему говорят, что президент сейчас в
Капитолии и как раз собирается ехать в Филадельфию, так что если он хочет
застать его, то пускай ни минуты не медлит. Тут Нату просто дурно стало.
Лошади-то при нем нету, и он прямо не знает, что делать. Вдруг откуда ни
возьмись подъезжает какой-то негр в старой, обшарпанной карете. Нат не
растерялся. Кинулся он к негру, да как заорет:
- Полдоллара, если ты доставишь меня к Капитолию за полчаса, и еще
четверть доллара в придачу, если довезешь меня за двадцать минут!
- Идет! - отвечает негр.
Нат вскочил в карету, захлопнул дверцу, и они со страшным грохотом и
треском понеслись вперед по самой скверной дороге, какая только есть на
свете.