– Дают – бери, бьют – давай сдачи. Чего уставил буркалы?
Корсак сжал желтыми клыками сухарь и затрусил к песчаным барханам – там у него била дыра.
Лузин долго глядел зверьку вслед… Плохой сегодня денек. Душно, гудит в ушах. Не забыть бы отправить керн в Ашхабад. И с Абдурахманом надо позаниматься – как бы опять не завалил этот беззаботный джигит экзамен по тектонике. Внакладе от этого будет только Лузин. Коллекторов трест не дает. Остается только одно: готовить на месте… Но почему так долго нет ответа из Москвы? В чем дело?
Лузин вздохнул, окинул грустным взглядом барханы. Он стоял на высоком песчаном заструге, щуря от солнца серые, в синеватых обводах, глаза. Желтая земля пустыни ощетинилась хохолками ярко-зеленой муравы и пышными шарами верблюжьей колючки. Внизу, там, где раскинул свои скрюченные, почти стелющиеся по песку ветви саксаул, оловянно полыхали лужицы воды в такыре. А еще дальше, – примерно в полутора километрах, – дрожали и двоились в белесом мареве железные скелеты буровых нефтепромысла.
Ну и температурка! Градусов тридцать пять, наверно. И это – в апреле. Что же дальше будет? Такое чувство, словно не воздух втягиваешь, а пьешь кипяток.
Лузин расстегнул ворот сорочки, губы сморщились чуть заметной усмешкой. Как все быстротечно, неустойчиво! Недели через две зеленого цвета тут не будет и в помине. Серовато-желтые бодылья верблюжьей колючки, немощные палки полынка, темные рогатины ферулы – вот и весь пейзаж. Да и вода в такыре исчезнет до следующей весны, такыр потрескается на многочисленные плитки с задранными оранжевыми краями. С юга шаркнет раскаленным зноем, закрутит песчаные смерчи злой ветер афганец. Все станет угрюмым, опустошенным… Сюда бы парочку сибирских кедров. Прохладу Меюмской тайги… И все-таки: почему же молчит Москва? Ведь он, Лузин, так подробно обо всем написал…
– Гле-еб-ага?! Глеб Иваны-ыч?!
Лузин дернул шею. Перепрыгивая через лужи такыра, к нему несся Абдурахман Сулейманов.
«Что там еще стряслось?»– недовольно подумал Лузин.
– Садам алейким, Глеб-ага! Гости… гости приехали, а вас нету… Плохо… – произнес, запыхавшись, Абдурахман и остановился у трубопровода. – Синельников набросился на меня: где начальник партии? Почему нет? Злой, как гепард.
– Они должны быть на буровых в одиннадцать тридцать. А сейчас, – Лузин спокойно вскинул левую руку и глянул на часы, – а сейчас только начало одиннадцатого. Синельников ведь любит во всем точность… Что же это он, а? Нехорошо.
– Пойдемте, Глеб-ага! Неудобно все-таки.
Лузин посидел еще минуту-другую, затем покачал головой и поднялся, покряхтывая.
– Ладно, потопали.
Они зашагали к буровым.
Глеб думал о начальнике экспедиции Синельникове. Неделю назад тот вызвал Лузина к себе и сказал, чтобы начальник партии готовился к встрече важных гостей из Москвы. К нам едет ревизор. Во! Заместитель министра Епихин во время вояжа по нефтеразведочным партиям Средней Азии заглянет, по всей вероятности, и в ним в Нюлькан. Третьего дня Синельников звякнул Лузину по спецтелефону и назвал точный день и час, когда Епихин прибудет на участок. Надо почистить буровые, заменить разбитые стекла на тепляках, перепачканные нефтью и озокеритом флажки. Надо, наконец, повесить на видных местах транспаранты. Одним словом, все должно быть надраено до блеска. Нужно основательно подготовиться к встрече высокого гостя, не ударить лицом в грязь… Программа была сформулирована предельно ясно: показать заместителю министра буровые, поведать кратенько о результатах поисков нефти. Уложиться в полчаса.
– И, пожалуйста, без фокусов, Глеб Иваныч, – строго предупредил Синельников. – Прежде, чем что-то критиковать или просить у Епихина, – подумай. С мелочами приставать нечего. Епихин – человек занятый, государственный, дел у него и так невпроворот.
Лузин понял: начальник экспедиции намекаете на его, Глеба, жалобу в трест «Ашхабаднефть» по поводу нехватки керновых ящиков.
Все это было на той неделе, а вот сейчас «его величество Епихин» уже на буровых. Может, стоит потолковать с ним о главном? О том, что он, Лузин, писал в ЦК? Нет, пожалуй, не надо. Из министерства три года назад ему ответили довольно-таки резко. Боксерским апперкотом. Больше того, они даже дали понять, что он сует нос не в свое дело. Он, дескать, рядовой геолог и работает очень далеко от Западно-Сибирской низменности. Он, наконец, отстал от жизни и незнаком с новейшими геологическими исследованиями по нефтеносности этого региона.
Абдурахман что-то сказал. До Лузина не сразу дошло, чего от него хотят.
– Сестра замуж выходит. Отпустите на три дня в аул, Глеб-ага?
– Замуж, говоришь, выходит? Это… кто же? Гульчехра или Гульниса? – Гульниса… Десять баранов зарезали. Плов будет. Бухарский киш-миш будет, нахар[1]. Все-все будет… – Абдурахман снял тюбетейку и утер черным носовым платком лицо. – Мой отец приходил вчера в контору, хотел пригласить вас на свадьбу. А вы уехали в Сарсыбай. Плохо. Обязательно приходите ж нам на свадьбу. Ягши[2]?
– Приду. И три дня дам, что за разговор. – Лузин в раздумье помял темными, от въевшейся в кожу нефти, пальцами ремешок старенькой планшетки на боку. – Когда у тебя сессия в институте?
– Через три недели.
– Сразу же после свадьбы начнем готовиться по тектонике.
– Спасибо, Глеб-ага!
На буровой – вавилонское столпотворение. Взглянуть на высокого гостя из Москвы (в этих местах люди подобного ранга появлялись не так уж и часто) пришли свободные от вахты буровики, эксплуатационники, геофизики. Даже из дальнего аула Мургос приехали верхом на осликах два яшули[3]: Юсуп Махмудов и Махмуд Юсупов, жилистые и корявые как саксаул, в новеньких стеганых халатах и шелковых чадрах. Всех интересовал вопрос: будут ли строить в пустыне город нефтяников? Если да, то где возьмут воду? Для большого города воды нужно больше, чем для всех верблюдов Туркмении. Слухи ходили противоречивые. Сам аллах и пророк его не разберут что к чему…
Лузин и Абдурахман насилу протиснулись к зеленому, свежевыкрашенному тепляку буровой.
Епихина Лузин никогда прежде не видел, но, тем не менее, сразу же определил, кто из стоявших у черного дизеля людей – заместитель министра. Конечно же вон тот важный и тучный дядя в светлом костюме и галстуке, на голове – соломенная шляпа. Он стоял чуть впереди остальных; Синельников, главный геолог экспедиции Рустамов и старший геофизик Шелкопляс пожирали его глазами.
Пояснения давал завбур участка Ниязов.
«Слава богу, избавил меня от роли гида», – успокоил себя Лузин. Он не любил пышных церемоний, всю эту показуху с кумачовыми транспарантами, новенькими стеклами в окошках и тщательно вымытыми полами в буровой. Оттого и чувствовал досаду. – … Забой сейчас на глубине одна тысяча триста сорок два метра. Бурим трехшарошечными долотами и ликаромными коронками. Породы крепкие: известняки шестой категории. За прошлый месяц навинтили пятьсот семьдесят восемь метров. Взяли соцобязательство пройти в следующем месяце на десять метров больше…
Лузин напоролся на дремуче-недовольный взгляд Синельникова. Начальник экспедиции осудительно покачал годовой. Когда Ниязов кончил, Синельников подошел к Епихину и что-то сказал на ухо. Заместитель министра медленно повернулся к Глебу.
– Товарищ Лузин? Глеб Иванович?!
– Он самый. – Нам нужно поговорить… – Епихин поискал глазами кого-то в толпе.
– Елена Аркадьевна? – К нему подкатилась светловолосая кубышка с кожаной папкой.
«Секретарша, наверно», – шевельнулось в голове Лузина.
– Я Вас слушаю, Всеволод Викторович.
– Когда у нас «окно»?
– С 15.30 до 16.15.
– Вот и оставьте это время на беседу с товарищем Лузиным. В конторе экспедиции.